* * *
Лоре Во
27 сентября 1944 Топуско [121]
Дорогая моя Лора,
время здесь стоит на месте. Думаю, война кончилась бы скорее, стань я помощником регистратора в больнице [122]. Кроме как завтракать и обедать, делать здесь решительно нечего, и писать тебе не о чем. Радист запил, что повергло наше небольшое сообщество в полное замешательство. От запаха ракии меня тошнит; ракия и табачный дым — характерные черты этого места на земле. Мое окно почти полностью закрыто виноградными лозами, и я долгое время не мог понять, отчего, проснувшись и увидев пробивающийся сквозь листву солнечный свет, я каждые четверть часа вспоминаю Мидсомер-Мортон. Потом только я сообразил, что все очень просто: именно так сквозь вьющийся виноград пробивался свет с веранды в курительную в доме моей бабушки.
Два дня назад штаб партизан и русская миссия обменивались наградами, в честь чего состоялся торжественный ужин. К награждению приступили только после полуночи. Затем, в два часа ночи, когда я немного утомился от речей на иностранных языках, началось театрализованное представление — патриотические стихи, пьесы и песни; продолжалось представление до четырех утра. Поскольку ложиться спать мы привыкли ровно в десять, вечер получился нелегким.
Вчера мы поехали посмотреть на боевые действия. Выдался великолепный осенний день. Местность на вид совершенно английская: небольшие леса и поля, живые изгороди с ломоносом, самбуком, черникой и колючками. Мы устроили пикник на склоне холма, а под нами, на расстоянии мили, шел какой-то бесцельный, бессмысленный бой. Домой вернулись в сумерках при лунном свете и обнаружили, что радист бродит по ферме без штанов и стонет, будто от сильной боли.
Еще только четверть пятого вечера, а кажется, с утра прошла целая неделя. Мы — как персонажи из пьесы Чехова.
Только что явилась депутация обиженных евреев. Приходят они чуть ли не каждый день. Рэндольф интересуется евреями, Герберт — албанцами. Я, пожалуй, на стороне Герберта.
Есть здесь также бродячий музыкант, он носит с собой раздутую свиную тушу и, точно горец, играет джигу.
А теперь я должен идти к генералу. Когда вернусь, будет всего-то половина шестого. О Господи, как же хочется заснуть и проснуться, когда война кончится.
С любовью, Ивлин.
* * *
Нэнси Митфорд
25 декабря 1944 37 Военная миссия, Дубровник
<…> Я сбежал от Вашего кузена Рэндольфа и сейчас нахожусь в жемчужине Адриатики, которая смотрится не такой уж жемчужиной из-за ренессансных фасадов, разукрашенных коммунистическими лозунгами. Рождество я провел в полном одиночестве, что — за вычетом Лоры и нескольких близких друзей, которых можно пересчитать по пальцам одной ноги, — меня вполне устраивает. Я ужинал, сидя перед зеркалом, и с грустью размышлял о том, что с годами превратился не в представительного джентльмена средних лет, а в неказистого юнца. <…> Как я рад, что Вы, может статься, опять возьметесь за перо. В этом случае присылайте результаты в «Чепмен-энд-Холл». Они любят сорить деньгами, я же обязуюсь добыть Вам солидный аванс. В Вашем письме огорчительно только одно. В нем я не обнаружил слов: «Благодарю Вас за Ваш прекрасный рождественский подарок — „Возвращение в Брайдсхед“. Это замечательное произведение». Вам не хотелось об этом упоминать, или цензура постаралась? Книгу Вы должны были уже получить, и хотя, я знаю, она наверняка шокирует Вас своей набожностью, в романе есть несколько примечательных мест, которые могут Вам понравиться. <…>
* * *
Нэнси Митфорд
25 сентября 1945 Пирс-Корт
Дорогая Нэнси,
итак, я вернулся к себе домой, и на Ваш Париж мне теперь наплевать. Нельзя, однако, сказать, что я не страдаю. Плановики изменили схему водоснабжения в деревне, и я целыми днями таскаю ведра с водой от колодца к котлам. Дом имеет жалкий вид, здесь отсутствуют совершенно необходимые вещи вроде дверных ключей. Сад походит на разбомбленные джунгли. Справедливости ради надо сказать, что вина в подвале более чем достаточно, и повсюду свалены книги, которые я когда-то купил и про которые напрочь забыл. <…>
Жаль, что до выхода первого издания Вы не успели переписать неудачные места Вашей книги [123]. Перепишите сейчас для «Пингвина». В этом и состоит разница (одна из тысячи) между настоящим писателем и журналистом: писатель готов переделывать свою книгу после того, как вышли на нее рецензии, после того, как ее прочли друзья, и проделанная работа лишена, казалось бы, всякого смысла. <…>
* * *
Главному редактору «Таймс» [124]
18 декабря 1945 Пирс-Корт
Сэр,
крепкий чай или, если воспользоваться метафорой мистера Данлопа, «рюмка водки» представляет собой тошнотворное пойло для всех тех, кто привык к изысканным винам Тициана и Веласкеса. Мсье Сора попал в десятку, но, боюсь, что и он не сделал правильного вывода. «Человечество разочаровано в себе, — пишет он. — Оно сознает, что неспособно на великие свершения своих предков, но вместо того, чтобы вновь выучить забытые уроки, по простоте душевной обращается к чему-то новому».
Живопись сеньора Пикассо несопоставима с полотнами традиционных мастеров. Неразбериха в оценке его творчества вызвана тем, что поклонники Пикассо используют неадекватный эстетический язык. К такому художнику следует относиться так же, как относятся к своим кумирам любители эстрады. Когда речь идет о музыке, американские подростки не спрашивают: «Что ты думаешь о таком-то?» Вместо этого они спросят: «Чем он тебя берет?» Цель современного искусства, будь то нацистская риторика, джаз-банд или живопись, — гипнотический трюк; стремясь к ней, оно либо добивается головокружительного успеха, либо терпит сокрушительное поражение. Огромное число вполне культурных и умных людей, которые пали жертвой сеньора Пикассо, — вовсе не позеры. Он их «берет» — то бишь гипнотизирует. Для тех из нас, кто к такому искусству невосприимчив, оно может показаться абсурдным, однако этот процесс, по всей вероятности, безвреден. Выйдя из гипноза, они остаются такими же культурными и умными людьми, какими были до гипнотического сеанса. Их экстатический опыт мог бы даже вызвать у нас зависть. И все же давайте не будем смешивать этот опыт с сознательной и возвышенной радостью, которую дарят нам старые мастера.
Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой.
Ивлин Во.
* * *
В журнал «Лайф» [125]
7 февраля 1946 Пирс-Корт
Дорогой мистер Осборн,
уж не знаю, каким образом у Вас, миссис Рив и мистера Шермана сложилось впечатление, будто я ищу популярности у тех, кто не умеет читать. Я попытался обеспечить знающих грамоту всей необходимой информацией о своих персонажах. И если это не удалось, Вы вряд ли сможете мне помочь.
Уверен, Вы нисколько не виноваты в том, что какой-то босс в Соединенных Штатах Вам надоедает. Не беспокойтесь: он уже давно забыл о своей идее. Когда-то и я месяца два проработал журналистом и боссов изучил неплохо. Они — существа непостоянные.
Если же Ваш босс не собирается отказываться от этой нелепой затеи, и Вы хотите меня видеть — обязательно приезжайте. Просить Вас у меня остановиться я не вправе: в настоящее время у меня нет ни повара, ни прислуги. Но по соседству имеется небольшая гостиница. У Вас есть велосипед? Я живу в семи милях от Страуда. Я здесь безвыездно и, когда Вы приедете, могу угостить Вас стаканом портвейна и черствым хлебом — того и другого у меня в изобилии.
Только, пожалуйста, не звоните по телефону.
Искренне Ваш Ивлин Во.
