Вместо золотого песка и самоцветов руководители экспедиции поднесли султану лишь скромный мешочек с тяжелыми черно-блестящими зернами оловосодержащего касситерита. Именно так было положено начало «оловянной лихорадке», которая известна миру куда менее таких недугов от наживы, как «лихорадка золотая», «нефтяная» и т. п. Но жизней она унесла не меньше. Впрочем, никто и не брал на себя труд подсчитать, сколько малайских, китайских и индийских рабочих навсегда сгинули в джунглях Келанга, прежде чем поднялись на его берегах небоскребы из стекла и бетона.
Впрочем, быстрому росту Куала-Лумпур обязан не только олову, но и каучуку. Тем 22 зернам бразильской гевеи, которые, рискуя жизнью, выкрали британские агенты. Эти считанные зернышки были тайно выращены в Сингапуре и дали потом жизнь всем каучуковым плантациям Азии. Уже в Сингапуре, сидя на историческом пне одного из этих патриархов каучука, я понял, что наш бурный век сумел поставить свою определяющую точку и на этой столь авантюрно начавшейся эпопее.
После того, как на мировой рынок хлынул поток дешевой американской резины, синтезированной из нефти, каучуковый бум сразу пошел на убыль. Энергетический кризис и последовавший за ним спад автомобильного производства нанес плантациям гевеи еще более жестокий удар. Грустная ирония есть в том, что исследовательские фирмы в Куала-Лумпуре разрабатывают ныне проекты получения бензина из природного каучука. Если бы это знал Лебедев, впервые в мире синтезировавший резину из нефтяных газов! Пока такой «обратный» процесс не рентабелен, но кто знает, как высоко поднимутся цены на нефть в будущем…
Во всяком случае, замечательный асфальт, покрывающий проспекты и площади малазийской столицы, щедро замешан на латексе — белом соке гевеи.
В отличие от каучука, цены на олово постоянно росли. И несмотря на то, что оловодобывающие драги и гидравлические карьеры охватывают лишь один процент территории, Малайзия является главным экспортером этого незаменимого для современной техники металла. Почти все добытое олово, частично в слитках, частично как обогащенная руда или в виде готовых изделий, с клеймом фирмы «Селангор пьютер» поступает на мировой рынок через Сингапур. Торговля оловом и непревзойденными по чистоте оловянными изделиями является основной статьей малайского экспорта. Хотя одно лишь перемещение сложной и дорогостоящей драги на новое место обходится в три миллиона малайских долларов, овчинка явно стоит выделки. Резерв дешевой рабочей силы позволяет предпринимателям извлекать высокие прибыли. Но — как тут не вспомнить красно-белый круг — эта же самая причина мешает им расширить масштабы добычи. Смысл этого кажущегося парадокса разъяснил мне моторист Лан, работавший раньше на каучуковой фактории Пенанга.
— Здесь я получаю в два раза больше, чем на плантации гевеи. Все мало-мальски квалифицированные механизаторы перебрались бы на оловянные разработки, если бы не жилье. Очень уж дороги квартиры.
Ларчик открывался, как ему и положено, просто. Оловянные компании не спешат расширять масштабы добычи по двум причинам: по-первых, они заинтересованы в высоком уровне цен, во-вторых, хотят сохранить постоянный резерв рабочей силы. Последним обстоятельством объясняется и фантастическая дороговизна земли в районе разработок. Не случайно многие семьи, отчаявшись снять жилье, вынуждены прибегать к нелегальной застройке. Такие возведенные за одну ночь хижины наутро безжалостно разрушает полиция. Сообщения об этом не сходят со страниц местной печати. По крайней мере, так обстоит дело близ столицы или таких крупных центров, как Джорджтаун. В джунглях нелегальные застройщики чувствуют себя более уверенно. Пока земля не понадобится для прокладки дорог или строительства предприятий, их не тронут. Таков молчаливый компромисс, таковы, наконец, условия жестокой игры.
В нелегальной деревеньке близ предприятия, производящего оловянную утварь, так похожую на платиновую, я подумал о районе роскошных вилл на «Кенни-хиллз» и вновь вспомнил эмблему, запечатлевшую контрасты человеческого бытия.
Львиноглавая рыба
Сингапур, через который проходит большая часть малайского экспорт-импорта, почти два года входил в состав Малайской Федерации. С сентября 1963-го, когда она образовалась, по август 1965-го, когда произошел раскол и островное государство объявило себя самостоятельным.
В устье реки Сингапур, забитой сампанами и джонками с нарисованными на бортах глазами дракона, стоит на хвосте львиноглавая рыба. С изменчивой улыбкой русалки глядит она на залитый экваториальным солнцем рейд, где дожидаются разгрузки корабли со всего света. Это символ города Льва. Именно так звучит на санскрите название Сингапур. То же имя носит и островное государство, площадь которого вместе с прилегающими рифами не превышает 588 квадратных километров. О чем грезит океаническая химера из белого камня? Быть может, о прошлом? Но она не знает его, потому что ее городу немногим более полутораста лет, а о государстве Тумасик, которое существовало в V–VI веках н. э., почти ничего не известно. У Малайи и Сингапура общее прошлое. Вместе с уже упомянутыми малайскими государствами Лангкасука и Кора Фусара полулегендарный Тумасик держал в своих руках все торговые пути, шедшие через Малаккский пролив. Именно этот источник процветания и завещал он своему далекому преемнику — городу Льва. И миролюбие, потому что войны, которые вела суматранская империя Шривиджайя, чуть ли не на пятьсот лет закабалившая Тумасик, привели некогда богатейшую страну к полному упадку.
Достаточно сказать, что целое тысячелетие, вплоть до 1819 года, когда сэр Раффлз, действовавший от имени губернатора Ост-Индии, откупил остров для британской короны у джохорского султана, местные жители промышляли исключительно рыбной ловлей и пиратством. Разве что еще немного рису высаживали для собственных нужд. С этой даты и исчисляется история собственно Сингапура, потому что именно тогда и был основан город на южной оконечности острова, ставший ныне одним из крупнейших портов мира.
Прошлое не подвластно переменам. Завтрашний же день Сингапура во многом определяется состоянием деловой активности капиталистического мира.
Еще недавно этот третий по величине (после Роттердама и Гонконга) порт купался в море света. Теперь электричество приходится экономить. С застекленной галереи многоэтажного отеля «Мандарин» едва угадываются контуры улиц, тонущих в непроглядной ночи. Только роскошная Орчард-роуд по-прежнему переливается огоньками, словно низринутый с неба Млечный Путь, и манят лихорадочным блеском бессонные рынки. Никто толком не знает, какие улицы будут отгорожены для очередного кочующего базара, на котором можно дешево купить японские часы, еще живого обезглавленного питона, малайский батик или, на худой конец, «тигровый бальзам». Они полны очарования, эти полуночные фиесты, развеять которое не властна даже тревожная сирена полиции. Никто на нее и не оборачивается. Да и зачем? Возможно, где-то поблизости произошло очередное убийство или идет облава на торговцев наркотиками. Экая невидаль! Примелькавшаяся обыденность.
Бродя по залитым светом ночным ярмаркам, я случайно набрел на вывеску, рекламирующую рецепты «нео-тао». Сквозь бамбуковую занавеску слышалась однообразная китайская мелодия. Над входом вспыхивали люминесцентные трубки, образуя даосскую эмблему долголетия. В витрине, украшенной фотографиями обнаженных до пояса девушек, пылился скелет летучей мыши. На выцветшем бархате покоились какие-то корешки, стакан с бисером, как называют тут мелкий жемчуг, и склянка с неведомой мазью. Короткие тексты на английском языке, продублированные, видимо, по-китайски, обещали «омоложение», «бесконечную юность», «рост жизненных сил» и «сокровища ритуальной любви».
