ты лишь свою жизнь набрасываешь, — порой, просто, мимоходом, словечком, образом, и не думая, _ч_т_о_ из этого я увижу, — и я вижу самое главное, как ты делаешь людей лучшими. Какая сила дара Господня в тебе! И как же несчастен я, что не дано мне — пока? — увидеть тебя земными глазами, но я _в_и_ж_у_ душой и сердцем… и — рассудком..? Я не умею, я не люблю, как-то не по мне брать рассудком. Так — только вообразить, _ч_т_о_ и _к_а_к_ можешь ты делать среди людей, среди _с_в_о_и_х… — примером, словом, взглядом, вздохом, укором, лаской, — о, больше всего лаской, тихим сердцем. Но ты властна и на гнев, я знаю… — и будут гореть стыдом, будут неметь и трепетать, будут грехи и неправды свои больно слышать, когда увидят властный твой взгляд укора, раздраженья, негодованья, _с_е_р_д_ц_а! Я всегда говорил тебе, что ты из особого состава, сложного… — и на земле не-слу-чай-но явлена. Т_а_к_и_х_ я еще не встречал… не мыслил. Твой хирург лишь чуть постиг — из твоего мира! — многое было бы ему невнятно: он взял очень «запросто», _р_а_с_с_у_д_к_о_м, — что ж, иначе и не мог, иной лепки, хотя и достойнейший человек, пошли ему, Господи, здоровья и радости. Милая, ведь и д-р Га-аз, тюремного замка в Москве, и врач Гинденбург из Минска, о котором говорит Достоевский в «Дневнике писателя»
253 — высоких качеств люди; но они… «от разумного делания», из какой-то своей логики духа, но не — естество, не песня души, не _с_у_щ_н_о_с_т_ь_ во Христе духа, — это у них — нажитое, воспитанное, выхоженное, — не взлет, не сущность, не — свободное дыханье, без чего нельзя жить, как тебе, и тебе подобным святым, редкостям в человечестве! Это у них выработалось в хорошую «привычку». У тебя — рождено с тобой. Но оставлю, а то посмеешься над «размягченностью» всегда унылого — последнее время! — Вани и скажешь — «не пой ты мне, милый, акафиста». — Ах, Олюночка, ну это в следующем письме… я хочу сказать тебе, какие мысли родились во мне от безумной бомбардировки Рима
254… — как бы вариация-дополнение «Легенды о Великом Инквизиторе»
255. Кипел я — бесплодно горя — эти дни, уходя от _с_е_б_я, — страдал, разглядывая в газетах фотографии «Винницк[ого] фр[онта]» — и проч. Написал бы… но… — «крылья связаны». А тебе напишу о «римском действе» _б_е_с_о_в. Роднуша, родимоч-ка, как я рад, что ты _т_а_к_ написала мне, что ты — воскресаешь! Твое письмо — от 10.VII на штемпеле, заказом, шло… — одиннадцать дней, и я горько думаю, что мои письма тебе — Ангелу — посланные 17-го, придут позже! Целую твои глазки, деточка, мудрица святая… ручки твои целую, боль всю твою чувствую и целую… — да минет все. И минет! ми-нет!! Ми— нет!!!.. Снова хочу вложиться в «Пути» — «Ныне отпущаеши…» А пока хочу послать тебе продолжение «сада» из «Под горами» [89].
[На полях: ] Господь с тобой. Крепни, набирай сил. Питайся, заставляй себя. Целую. Ваня
(Закончу эту сцену завтра.)
49
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
20. VII.43 г.
Милый Ванюша!
Очень волнуюсь за тебя. Как твое здоровье?
Вышел промежуток в моих письмах256. Много всего. На глазах наших разыгрывается ужасная драма: между нами строго: умирает Валя Розанова от рака позвоночного столба. Накануне моей операции я была в Гааге и причащалась Св. Тайн, видела Валю, которая меня ободряла «по опыту», т. к. самой ей 2 года тому отняли грудь (рак!), а потом «как товарищ по несчастью» писала в клинику мне, будучи уже немного больной. Потом слегла, а вот теперь уж быстро приближается к развязке. Валю я особенно люблю и прямо убита этим горем. Очень много развилось трагизма, представь: ей стало все, до мельчайших подробностей известно. Вся безнадежность ее. Ей сказали!!!! Ужас! Отнять всякую надежду! А она… чтобы не тревожить мать и Пустошкина, таила эту истину в себе, пока тот, кто сказал, сам не открыл это ее сестре. Она ломает комедию перед матерью, не смея даже плакать. Розановы все очень сильны духом, но Валя — особенная. Хотела я в Ольгин день ехать в храм, но прямо не могу. Да и слаба еще я. Здесь был один доктор, лечивший рак очень успешно. Его затравили коллеги и не дали его теории ходу. Я звонила ему, но не получив ответа, просто позвонила кому-то, проживающим на той же улице. Оказалось, что он умер! А та дама сказала по телефону, что он сущие чудеса творил, массами исцелял. Я-то о нем из русских газет заграничных давным-давно еще читала. Вчера звонила еще одной докторше. Та дала как будто луч надежды, выразив предположение, не инфекционное ли это заболевание, т. к. отсутствие параличей, а по телу появляются затвердения и красные пятна. Кто их знает. Валю исследовали как раз тогда, когда производились аресты врачей256а, м. б. плохо были сделаны снимки. Хочется верить, но так мало надежды. Прости мне, что ни о чем ином не могу писать, — я в большой печали.
Лучше Вали я никого из женщин не встречала. Ни на Родине, ни за рубежом. Она — вся обаяние и женственность, очаровательная, светлая Валя.
Днем и ночью думаю я о ней, а помочь вот никто не может. Христиански говоря: все мы в руке Божией и надо, конечно, всю жизнь свою направлять к достойному ожиданию конца, но все же так тяжело это переживать на близких людях.
Мое здоровье пока слава Богу. Начинаю втягиваться в жизнь. Пишу тебе кратко, но не сердись, скоро напишу больше. Сейчас же тороплюсь, чтобы дать о себе знать и не томить тебя. Это письмо не в счет!
Обнимаю тебя! Будь здоров!
Оля
50
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
12/25.VII.43
Милый Ванюша!
Спасибо тебе за именинное письмо и за вчерашнее, от 12-го257 (простое!). И еще большое, пребольшое спасибо за переписку «Под горами». Наслажусь ими. Отчего же ты так утомлен? Почему не поедешь на дачу? Вероятно Юля тебя звала? Я не все понимаю в отношении твоего племянника… А ты скуп на описания вашей встречи. Ничего не сказал, кроме сообщения о смерти Кати. Оценку твою дяди В.258 я тоже не знаю с какой стороны понимать, ибо не знаю точно, каков он и как себя проявляет, а также не знаю точно и твоих взглядов, т. е. вернее всех оттенков.
Мои именины мы будем праздновать собственно сегодня, т. к. вчера я безумно устала: ездила в Гаагу в церковь, еще накануне уехала в Утрехт, где и ночевала,
