Символ-видение — абсолютной анти человечности.
Символ-видение — хамского затаптывания человеческого достоинства.
Я не сидел в лагере с вышками, рвами, током и собаками — меня спас от этого «чудесный случай», встреча, — уж куда более случайную и необычную и не придумать! — с Грегори Александром Николаевичем (к стыду моему, я не уверен в его имени отчестве), а если бы не он, то я вряд ли избежал бы этой участи. Но я сидел в лагере Oderlerg marc — просто в лагере для вывезенных насильно иностранных рабочих, regnis S. Т. О., и, к счастью, я был в лагере с французами.
Но на всю жизнь у меня сохранилась мечта к чему угодно, как якорь спасения, как греза, к палатке, вигваму, коттеджу, но только не к однообразным, казарменного типа, многоквартирным, с какими бы то ни было удобствами, каменным коробкам; вероятно, совершенно подсознательно они мне напоминают проклятущие бараки.
А вот 1969 г.
(Газетная вырезка «Концентрационные штаты Америки», «Комсомольская правда», 13/ 8, 69 г., где Ю.С. очеркнул для себя абзац: «Семнадцать лет назад по всему миру впервые распространился слух, который в то время многих потряс. Ряд депутатов в парламентах Франции, Бельгии, Италии и Японии выступили с заявлением о том, что в планы США по подготовке войны включен пункт о создании концентрационных лагерей для местных «подрывных элементов» — Н.Ч.)
Сие дело может действительно «потрясти многих». Видимо это становится «буднями XX века».
52.
Вчера я случайно вспомнил Грегори, о том, как эта встреча спасла меня от гитлеровского штрафного лагеря, а может быть, и от Бухенвальда или Аушвица.
И лежа в кровати, перед сном, перебрал в памяти семь случаев в моей жизни, когда совершенно не задумываясь, прошел я совсем рядышком мимо трагического конца собственной судьбы, прошел, миновал, и пошел дальше.
В юности я был на войне, два года. Был в строевых частях, в конной артиллерии, участвовал в боях. Тут до смерти бывает не «четыре шага», какая-то доля миллиметра. Это в строчку. Вероятно, к счастью — я служил в артиллерии, и за два года войны, я никого собственноручно не убил, не зарубил, не взял в плен, за эти два страшных года братоубийственной бойни никого не расстрелял, никого не предал, не выдал, не ударил. Я не был трусом. И поскольку я воевал, конечно, и я несу страшную ответственность за содеянное.
Не отдавая ясного отчета,
Но юности ни мало не щадя,
Мы честно бились. Ты — у пулемёта,
У жарких пушек честно бился я.
И еще, у меня не было ненависти, кроме ненависти к человеческой жестокости, к фанатизму, к человеческой кровожадности, узости, к человеческой мстительности, мне одинаково был нестерпим и ненавистен белый террор, так же как и красный. И эту ненависть к жестокости, к бесчеловечности, к тупой нетерпимости и ограниченной «прямолинейной принципиальности», я пронес через всю мою жизнь. А наивысшим даром, которым может обладать человек, самым прекрасным даром, что по существу и делает человека человеком, считал доброту. Мягкое, чуткое, доброе, отзывчивое человеческое сердце. В общем, единственные маяк и компас, которые бы могли человеческую жизнь сделать подлинно человеческой. Но как? — но ведь и другие, что ни на есть самые «действенные», «мудрые», «принципиальные» и тому подобные способы, пока что сделали не больше — из lupusa пока что не сделали человека — не зверя. Конечно, маниловщина ничего общего с добротой не имеет.
53.
(Газетная вырезка: Роман Белоусов «Ключ к хижине дяди Тома» — Н.Ч.).
«Хижина дяди Тома» наряду с Тургеневской «Муму» произвела на меня в детстве потрясающее впечатление. Оба эти произведения питали мою непримиримую ненависть к человеческой жестокости по отношению к человеку (слабому и беззащитному) и к животным (тем более беззащитным), ибо жестокость и бесчеловечность не может быть оправдана ничем, ни в какой борьбе, никакое «во имя», во имя чего бы то ни было не может сделать их «справедливыми и гуманными», хотя фанатики борьбы и ненависти «во имя…» всячески пытаются изобразить их «некой подлинной гуманностью». Вздор и ахинея!
54.
(Газетные вырезки «Пекинский дневник» В. Федорова и другие материалы о культурной революции в Китае, где есть комментарии Ю.С. Подчеркнута фраза: «Это создает невыносимую атмосферу страха» и приписка Ю.С.: «1937!» — Н.Ч.).
55.
27/ II
Болею. По радио «Осенняя песня» Чайковского, исполняет Лев Оборин. Очень хорошо. А за окном мерзейший день. Туманная изморось, грязный тающий снег, темное грязное серое небо. В пятом часу утра проснулся от удушья, от мерзкого состояния. В десять часов прибежала Зоя — с задачей по геометрии. Я выпил пол стакана молока — и почувствовал себя очень плохо. Лег. Часа через два отлежался. Разжег печь. Пошел в магазин за мясом. Сделал обед. Но чувствую себя плохо. Все делаю усилием воли.
Написал письмо Т.Сиротину, в паспортное бюро М.В.Д., отослал анкету, насчет приезда Раи. Ее приезд намечается на август-сентябрь. Нужно прожить полгода. А вот я уже полгода болею и врачи не позволяют мне работать. Улучшения — не чувствую. Начало конца? Одиночество страшное. Тревога. И свой собственный суд, нелицеприятный, над собственным пройденным путем.
Среди разбросанных воспоминаний
К дням неоправданным опять иду.
Сознание непоправимости. И никого вокруг.
Как ничтожно мало сделано. Как бессмысленно, лениво размотана жизнь.
56.
«Международное обозрение», В.Маевский (о публикации в газете «Уорлд джорнэл трибюн» Дж. Олсона о советско-английских переговорах по вьетнамскому вопросу, иностранный журналист по мнению В.Маевского пытается неуклюже «подпустить каплю яда в советско-французские отношения» — Н.Ч.)
Подобный метод информирования населения, все-таки, неизменен, вызывает раздражение.
Можно спросить тов. Маевского: для кого он это пишет? Если для Олсона в порядке полемики с ним, то это можно сделать в частном письме.
А если в порядке публичной информации, тогда он должен помнить, что обыкновенные смертные, читающие его статью, не имеют возможности купить в соседнем киоске «Уолрд джорнэл трибюн» и ознакомиться со статьей Олсона, и хорошо бы, если бы тов. Маевский писал менее загадочно:
«Неуклюжие попытки пуститься в фантастические домыслы по поводу недавних советско-английских переговоров».
57.
(Газетная вырезка М. Подключникова «Звучит набат», «Правда», г. Берлин и «Бонн поперек дороги», из статьи В. Маевского, «Международное обозрение», «Правда», 3/III, 67 г. — Н.Ч.).
58.
(Вырезка со стихами семена Кирсанова «Утренние годы» — Н.Ч.).
Здорово! Очень хорошо это повторяемое «мы»:
Мы не урны, и мы не плиты,
Мы страницы страны, где мы
Для сверкающих, глаз открыты
За незапертыми дверьми.
Вообще все стихотворение подлинная «магия поэзии».
59.
20/ III
Из письма В.Сосинскому
Как Работается Алеше Эйснеру?
Как-то мне попался старый журнал «Иностранной литературы» с его статьей и его портретом — очень я обрадовался этой «встрече», но Алексея не узнал. Если бы мы столкнулись на улице лицом к лицу, вероятно, я бы прошел мимо незнакомого мне гражданина. Но в сердце своем я всегда храню его с большой дружеской любовью, радуюсь его успехам, грущу, когда думаю о его трудной судьбе, негодую, что он забросил поэзию. Но, зная его, почему-то уверен, что все превратности судьбы не смогли, вероятно, ничего поделать с его «вечной молодостью» и драгоценным беспокойством. Друзья юности! Теперь я как-то особенно бережно храню не только живую, теплую, но и благодарную память о них, ибо каждый из них был щедрым взаимодавцем, обогатившим мою жизнь.
