себя в постель уложила. Но ты будешь здорова, и тогда я вложусь _в_е_с_ь_ в «Пути». Клянусь тебе, я скоро весь уйду в них, только бы мне не хворать, не чувствовать болей. Пока я их иногда слышу, — сегодня почти часа четыре вертелся… — должно быть потому, что были спазмы желудка, — были вчера гости, а я постеснялся есть при них, не ел часов 7–8, а лег — уже не хотелось есть. Ну, меня и крутило. Пришлось встать, принять твоего висмута, половину чайной ложки — и через четверть часа я заснул. Но вот теперь, растревожив себя запахами поля, хочу писать «Пути». Читаю про оптинского старца Амвросия. Это он, — а не о. Варнава! — говорил сказочку о бабе. Но это обще-русская сказка. Такая: Упал из чела печи кирпич на шесток. Старуха завела — да если бы у нашего сынка сыночек был, внучек, да сидел здесь, да его бы кирпичом… ну, в го-лос… и старик за ней — в го-лос. А сын и говорит, узнав, о чем… — «Пойду от вас по свету, ежели встречу глупей вас — ворочусь». Пошел и видит — мужики корову на крышу втаскивают. Чего это? Да трава выросла, вот попасти хотим, и т. д. несколько случаев. Пришел сын домой. «И глупей вас нашел». Вот как. Если бы ты была здесь! Не унывай, ничто еще для тебя не утрачено. Не думай о приемыше. Кто что знает? Выздоравливай. Мы должны — друг для друга _в_с_е_ выполнить, что укажет жизнь, Господь. Что мы знаем?! Я рвусь к тебе. И ты должна быть здорова, если я приеду. Оля, не дошла карточка «здоровенькой» Оли
48. У тебя красивые ноги, в купальном видел, 33 г.?
49 Немножко «макаронки», а красивые. И стан хороший. Что же — чулочки? размер? Брось глупости. Какого цвета? Пока еще есть, настоящие. Если найдешь висмут — удержи, но не плати сама. H_e_ хочу!!! Вышлю или приеду — сам уплачу. Здесь нет. У меня висмута осталось четвертая часть. Теперь экономлю.
Не на все ответил. Но спешу отправить, чтобы ты не томилась ожиданием. Не читай меня (* если расстраивает покой.), Пу-шкина читай, как писал. Оля, не читай и глупых книг, — хотя в болезни «глупость» облегчает. По-знай Пушкина! И — Евангелие. Ты не представляешь себе, сколько внутренних «толчков» дают тот и _О_н_о. Это — насыщение. А мое… разве «Богомолье» порой… — в нем я, лучший, пожалуй, и — _в_е_с_ь. Дитя. Ничего из моего творчества никогда не таил от тебя! Моя душа вся тебе открыта.
Целую, всю целую. Как меня теребят!
Твой Ваня
[На полях: ] Нет, я люблю тебя, пополневшую, но… не видел!
Напиши No чулочка.
С Серовым буду говорить о тебе, — я уверен, что все дело в свойстве сосудов и крови.
Ни в каком случае — университетские клиники!!! Ты там будешь только препарат для опытов! Умоляю!! И не помышляй!
Как я целую тебя..! Как я томлюсь твоей болезнью!
Олюша, оставь все, только лежи и ешь!
Попробуй еще послать себя с лошадкой!
5
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
23. VI.42 3 ч. дня
Родная моя Ольгуночка, — я вчера весь день был разбит, как всегда после чтения для народа, хотел писать тебе и не мог. Поднялись еще боли — это след волнений и возбуждения, и сегодня ночью вертелся до 2 ч., нестерпимые были боли. Сегодня — прошло два с половиной часа после кофе и сухарей с маслом, и вот, чуть позывают боли, а то совсем не было, и спал хорошо, чуть ли не после двух недель нервной бессонницы. Ты со мной, всегда. Мое чтение увенчалось определенным успехом, захватило, и я чувствовал все время, как установились токи между мною и людьми. Зал был совершенно полон, голос мне не изменил до конца, — в конце самое-то _г_р_о_м_к_о_е! — иные плакали, слушая «Крестный ход», «Богомолье»… приходили ко мне и высказывались, и сколько же трогательного! У меня устала рука от пожатий. Были артисты, — ки, танцовщицы, профессора, военные, собратья… — эти на эстраде. Достаточно тебе сказать, что на эстраде было не меньше 30 человек — негде было стула поставить.
Твои цветы — о, родная, я в сердце принял твои — «я _з_д_е_с_ь_ душой и сердцем». Доктор, конечно, «испугался», передавала цветы твои племянница, громко, четко: «по срочному приказу из Голландии, от самой горячей твоей почитательницы…» — и я их… на глазах всех поцеловал! — потом последовали другие цветы… еще три подношения, не считая мелких. Племянница купила чудесный торт, — редкость ныне! — но, по наивности, посоветовалась с кем-то, и ей представилось, что «неловко» подносить «хлеб-соль». Ну, мы его дома съели, без «подношения». Словом, был как бы триумф… — Пишут мне — «было захватывающе», «изумительная дикция», «чувствовалось веяние „Духа России“…», «все время в зале была такая теплота к Вам, ласка и любовь», «всем Вы были родным, дорогим…» Правда, все были в светлом очаровании, — это я видел, чувствовал, Слава Богу. Удивлялись голосу, выдержке… — одна дама шепнула мне — «вы все такой же… стройный, живой, молодой…» Да, Олёк, мне самому удивительно, что голос так звучал… и не сдал даже к концу второго часа чтения..! «Орел» был прочитан с полной силой! И еще так говорила одна артистка: «никуда не годятся знаменитейшие чтецы-артисты… а я всех слыхала!» Ну, перед тобой мне не стыдно говорить так: это — правда, Господь дал сил. Словом, это был «мой праздник…» — последний..? Несмотря на очень высокие цены, — для Парижа! — первый ряд по сто франков, последних цена — 20, — сверх-полный сбор. Требовали иные дорогие билеты… но их уже не было. И это почти без публикаций! Не было митрополитов, — убоялись взаимно «встречи» и сиденья рядом. Ну, кума с воза — куму легче. Присутствовали все писатели нашей зоны50. — Ты довольна? Борис Зайцев51 говорит: «Ну, и силища же у вас!» Он моложе меня на шесть лет, ему свыше 59. Голосок его сла-бый… Если бы ты слышала, как мой матрос Бебешин52 гвоздил! От «Небывалого обеда» — по-катывался весь зал. Гроза из «Богомолья» удалась… «Слышали гром и ливень»… — говорили. Зал чувствовал запах земляники… _в_и_д_е_л_ ее! Мой доктор, всегда молчальник, был у меня вечером, ел торт… и, прощаясь, сказал: — «ну, и здо-рово Вы..!» Все. Ирина53 продавала мои книги, — почти на тысячу франков, — но была только горсть книг, т. к. многих нет. Я мог дать лишь несколько экземпляров (авторских) «Путей» — разобрали все. Офис рюс54 был полностью, после
