Шуткам сегодня не было конца. Порой в ответ на не совсем пристойный намек мастерскую оглашал дружный хохот. Не раз коробочницы, под веселое улюлюканье мужчин, выбегали в коридор. Дело дошло до того, что в цехе собственной персоной явился «гад». Он снял пенсне и укоризненно сказал:
— Я вас прекрасно понимаю, уважаемые. Даже сочувствую. Однако все хорошо в меру, не так ли?
И хотя все снова принялись за работу, Карл Брентен продолжал оставаться в центре внимания и был немало польщен этим обстоятельством. Он уже не ощущал свое отцовство как тяжкий крест, каким оно сначала показалось ему.
Единственное, что огорчало его сегодня, это скудная растительность на лице. Все его товарищи — он переводил взгляд с одного на другого — были старше. Все, без исключения, носили усы, у большинства они были даже очень густые, затейливые — кончики штопором закручены вверх. Это были так называемые кайзерские усы, придающие особенно мужественный вид. Толстый Антон, чрезвычайно гордившийся своими усами, чуть не ежеминутно помадил их и всегда ходил в наусниках. «Вот еще! Смешно! Я тоже парень хоть куда!» — утешал себя Брентен. В самом деле, кто еще мог, сидя, толкнуть одновременно правой и левой рукой двадцатипятикилограммовый шар? (Такими тяжестями пригнетались уложенные в ящики сигары.) Никто из его товарищей не мог этого сделать. Это был силовой рекорд, за который коренастого Брентена наградили почетным прозвищем «коротконогий богатырь». И все же сегодня Брентен особенно болезненно ощущал безусость, такие соответствующую его новой роли отца семейства.
6
Вечером того же дня семейство Хардекопф собралось нанести молодой матери визит и поздравить ее. После ужина начались тщательные приготовления, Иоганн Хардекопф надел новую сорочку с крахмальной грудью и пристегивающимся воротничком, оба старших сына нацепили полосатые манишки, которые заменяли им верхние сорочки, заполняя вырез жилета. Отрывая узкую полоску от старой полотняной рубашки, фрау Хардекопф сердито говорила:
— Не понимаю, как это тебя опять угораздило?
Отто стоял перед матерью с удрученным видом, протягивая ей большой и указательный пальцы левой руки, на которых темнели багровые кровоподтеки.
— Ты бы мелом помечал заклепки, — посоветовал Людвиг.
— Идиот, — буркнул Отто, глядя, как мать ловко перевязывает ему руку.
— А разве нет у вас там резиновых молотков? — подлил масла в огонь Фриц.
— Вот я тебя сейчас как стукну! — крикнул Отто.
— Да перестаньте вы, — вмешалась мать. — Стукнуть могу только я. Ты бы лучше молотком стукал куда надо.
Мальчик застонал и умолк, скрипнув зубами.
Но вот пальцы Отто перевязаны, Фриц одет и причесан; вся семья тронулась в путь. Впереди, под ручку, папаша и мамаша Хардекопф, за ними все три сына. Так шли они вниз по Штейнштрассе.
— Почтеннейшая публика, смотрите и удивляйтесь, вот идут дедушка с бабушкой, а с ними трое дядюшек, — объявил Фриц, что вызвало громкий взрыв смеха у братьев. Да и старики не могли удержаться от улыбки.
Когда Хардекопфы появились в дверях, Карл Брентен стоял, наклонившись над бельевой корзиной, и водил указательным пальцем перед личиком сына. Фрида сидела в постели, и вид у нее был значительно бодрее, чем вчера.
Дедушка Хардекопф, увидев молодую чету, с удивлением посмотрел на жену, словно говоря: чего же ты хочешь, ведь все в порядке! Как только гости вошли, Карл Брентен решительно выпрямился, готовый отразить любое нападение. Бабушка Хардекопф первая подошла к нему.
— Добрый день, Карл!.. Стало быть, поздравляю!
— Спасибо! — Карл Брентен смешался. Странно! Неужели все его опасения напрасны?
— Шаль, что тебе вчера пришлось работать сверхурочно, — все же не удержалась и подпустила шпильку теща.
Очередь была за дедушкой Хардекопфом. Поглаживая левой рукой бороду, словно подчеркивая свое дедовское достоинство, он подал правую руку зятю.
— От души желаю счастья, Карл! Очень рад за тебя!
— Спасибо, отец, большое спасибо!
Затем по старшинству потянулись друг за дружкой с поздравлениями юные Хардекопфы. Карл Брентен каждому пожимал руку. Та же церемония повторилась у постели матери. Наконец очередь дошла и до наследника, который отвечал на все приветствия оглушительным криком. Бабушка взяла внука на руки, чтобы все могли его лицезреть. Все нашли громко орущего младенца очень милым, хотя искаженное от крика личико отнюдь не блистало красотою. Дедушка заявил, что голос у внука многообещающий: сильный и полнозвучный.
— Уж не хочешь ли ты записать его в герберовский певческий ферейн? — пошутила бабушка, и все рассмеялись. — Мы лучше перейдем в соседнюю комнату, — предложила фрау Хардекопф. — Тебя, Фрида, наверное, утомляет весь этот шум. Впрочем, нам скоро и домой пора.
— Но почему же, — запротестовал зять, изобразив на лице испуг. — Я думал, мы ради торжественного дня выпьем по чашке хорошего кофе с пирожным.
— Ты что, разбогател? — спросила, насторожившись, теща.
— Ну, уж на пирожные у меня денег хватит.
«Ну как же, от твоих «сверхурочных» разбогатеешь», — усмехнулась про себя фрау Хардекопф.
— Ладно, но тогда, стало быть, крикуна — в соседнюю комнату, — распорядилась она.
Дочь запротестовала. Она не хотела расставаться с ребенком. Ему будет скучно одному.
— Скучно? — Фрау Хардекопф расхохоталась. — Хорошо же ты начинаешь. Так ты и оглянуться не успеешь, как станешь рабой своего ребенка. Вон отсюда крикуна! — И тут же бельевая корзина вместе с ее горластым обитателем оказалась у нее под мышкой. Вернувшись из соседней комнаты, она сказала с довольным видом:
— Ну вот, теперь мы отдохнем друг от друга: мы от него, а он от нас.
Карл Брентен подчеркнуто небрежным жестом извлек из жилетного кармана золотую двадцатимарковую монету, протянул ее Отто и непринужденно сказал:
— Купи на две марки пирожных!
Фрау Хардекопф была искренне удивлена. У него и в самом деле есть деньги! Может быть, ее опасения преувеличены? Она вернула Отто, который уже ринулся к дверям:
— Постой! Накупишь еще всякой дряни. Пойди-ка сюда! Стало быть, ступай к Вирту, у него самые лучшие пирожные. И возьми… — Она стала считать: — Один, два, три, четыре… значит, семь шоколадных трубочек со взбитыми сливками, семь кусков ванильного торта и семь бисквитных с белым кремом. За все это заплатишь две марки десять пфеннигов.
— Я хочу сахарную трубочку, — умоляюще сказал Фриц.
— Фриц заработал десять пфеннигов, Карл! — сказала Фрида. — Он принес мне белье.
— Ну, теперь успокоился? Получил свои десять пфеннигов? — заметила фрау Хардекопф и снова обратилась к Отто. — Возьмешь еще три сдобные булочки. Смотри, чтобы тебе правильно дали сдачу. И не потеряй деньги.
— Я думаю, Карл, что, пока сварят кофе и Отто принесет пирожные, мы успеем с тобой выпить по кружке пива у Штернберга, — предложил папаша Хардекопф.
Раньше, чем Брентен успел ответить, фрау Хардекопф, поняв намерение мужа, крикнула из кухни:
— Да, да, ступайте! Но через полчаса будьте дома!
Карл Брентен с радостью согласился: с похмелья его мучила жажда.
Хардекопф старший говорил редко и неохотно. Да ему и не было нужды много разглагольствовать: за него это всегда делала жена. А теперь предстояло произнести целую речь. Он понимал, какая нелегкая задача возложена на него. Несколько раз он безуспешно приступал к делу. Лишь за второй кружкой язык у него развязался.
— Карл, — начал он, положив руку на плечо зятю. — Карл, это важная перемена, можно сказать, переворот в твоей жизни.
— Да, да, я знаю… Я знаю, отец…
— Стало быть, — с новым приливом энергии продолжал Хардекопф, бессознательно употребляя любимое присловье своей властной супруги, — стало быть, ты должен начать новую жизнь.
Брентен насторожился. Этого он не ожидал. Значит, его все-таки угостят проповедью, да еще кто — старик? Подумать только! Хардекопф уставился на бледно-желтую пивную пену, задумчиво поглаживая бороду.
