весь наш скромный город к вашим услугам. Куда бы вы хотели пойти?
– Ну, полагаю, мне нужно в гостиницу. Раньше мы ночевали в отеле «Ритц».
– Уверен, вам там будет очень удобно. Прикажите носильщику вызвать для вас такси и убедитесь, что он не пытается завысить цену. Двойной тариф, но не более того.
– Но завтра мы с вами увидимся?
– Надеюсь, что мы увидимся еще не раз.
Доктор Фе поклонился, и двери лифта захлопнулись, скрывая его поклон и его улыбку.
Было в его поведении нечто большее, чем сдержанность, присущая тонко чувствующему человеку, который, поддавшись эмоциям, высказал излишнюю откровенность.
IV
– Официально, – сказал мистер Гораций Смадж, – мы даже не знаем, что вы здесь.
Он смотрел на Скотта-Кинга сквозь очки в шестиугольной оправе поверх лотка для входящей корреспонденции, крутя в пальцах новомодную авторучку; множество карандашей, торчащих из его нагрудного кармана, и само выражение его лица как бы говорили: он ожидает, что один из телефонов на его столе вот-вот зазвонит и поведает о чем-то гораздо более важном, чем предмет нынешнего разговора. Он здесь пуп земли, подумал Скотт-Кинг, как тот клерк в Гранчестере, который заведовал выдачей продовольственных талонов.
Жизнь Скотта-Кинга протекала вдали от посольских канцелярий, но однажды, очень много лет назад, в Стокгольме его по ошибке пригласили вместо другого лица на торжественный обед в посольстве Великобритании. Полномочным представителем в те дни был сэр Сэмсон Куртенэ, и Скотт-Кинг с благодарностью вспомнил невозмутимую доброжелательность, с которой тот принял неоперившегося бакалавра, хотя ожидал увидеть перед собой члена кабинета министров. Сэр Сэмсон не сделал блистательной карьеры, но по крайней мере для одного из своих сограждан, для Скотта-Кинга, он оставался блистательным образцом английского дипломата.
Смадж был совсем из другого теста, нежели сэр Сэмсон; он был закален суровыми испытаниями и воспитан в более современных принципах государственной службы; ни один дядюшка не замолвил за него словечка и не выбивал местечка помягче; добросовестный труд, ясная голова на экзаменах и собеседованиях, неподдельное увлечение экономической географией обеспечили ему его нынешний пост второго секретаря в Беллаците.
– Вы просто понятия не имеете, какими важными делами нам приходится заниматься и каковы наши приоритеты, – продолжал Смадж. – Мне дважды довелось в последний момент ссаживать с самолета супругу посла, чтобы освободить место для людей из Ай-си-ай [178]. Кроме того, на мне четыре инженера-электрика, два лектора Британского совета и профсоюзный деятель – и все хотят улететь. Официально мы даже не слышали о Беллориусе. Нейтралийцы пригласили вас сюда. Вернуть вас домой – это их забота.
– Вот уже три дня, как я обиваю их пороги дважды в день. Человек, который все организовал, доктор Фе, похоже, уволился из министерства.
– Конечно, всегда можно поехать поездом. Это более продолжительное путешествие, но в конечном итоге так, наверное, будет даже быстрее. У вас, конечно же, есть все необходимые визы?
– Нет. А как скоро их можно получить?
– Возможно, потребуются недели три, а может, и больше. Такими вопросами занимаются чиновники Межсоюзнической зоны.
– Но я не могу себе позволить жить здесь бесконечно. Мне разрешили провезти сюда только семьдесят пять фунтов, а цены здесь просто кошмарные.
– Да, на днях у нас был схожий случай. Человек по имени Уайтмэйд. У него кончились деньги, и он пытался обналичить чек, но, конечно, это грубое нарушение валютных правил. Консул взялся все уладить.
– Он вернулся домой?
– Это вряд ли. Обычно подобных субъектов отправляли морем – ну, знаете, в качестве потерпевших бедствие британских подданных, – а по прибытии передавали в руки полиции, но с началом войны это уже не практикуется. Кажется, этот Уайтмэйд тоже имел отношение к торжествам в честь этого вашего Беллориуса. Так или иначе, они доставили нам немало хлопот. Но швейцарцам пришлось хуже – у них, знаете ли, профессора убили, а такие происшествия всегда требуют специального доклада на уровне советника. Сожалею, но больше я ничего не могу для вас сделать. Я занимаюсь только перемещениями очень важных лиц по воздуху. А о вас, вообще-то должно позаботиться консульство. Вы, пожалуй, через пару недель наведайтесь туда и сообщите, как продвигается ваше дело.
Жара была невыносимой. К концу тех десяти дней, которые Скотт-Кинг провел в Нейтралии, лето, казалось, изменило настроение и злобно ополчилось против него. Трава на площади побурела. Улицы по-прежнему поливались из шлангов, но, попадая на раскаленные камни, вода моментально испарялась. Сезон закончился; половина магазинов была закрыта, а маленькие коричневые аристократы оставили свои кресла в «Ритце».
Расстояние от посольства до отеля было невелико, но Скотт-Кинг добрался до вращающейся двери в полном изнеможении. Он шел пешком, ибо теперь был одержим бережливостью; из-за того что постоянно приходилось подсчитывать стоимость каждого блюда, он лишился аппетита, плата за обслуживание, гербовый сбор и налог на роскошь все время вертелись у него в голове; в разгар этого летнего зноя он страдал под непомерным бременем Фонда помощи в зимний период. Он решил, что должен немедленно покинуть «Ритц», но все же колебался: переехав в какой-нибудь скромный пансион в глухом переулке, туда, где никогда не звонил телефон и порог которого не переступала нога представителя внешнего мира, не сгинет ли он в сумраке неприметности безвозвратно – никому не известный, никем не затребованный? Что, если годы спустя он будет ходить по улицам с картонкой на груди, выцветшими буквами предлагающей уроки английского языка, – еще более потрепанный, серый и одутловатый, согнувшийся от отчаяния и нищеты, и наконец однажды упадет на мостовую бездыханным и будет похоронен в безымянной могиле? Он был человеком опытным и зрелым, интеллектуалом, воспитанником и воспитателем классической школы, почти поэтом, но не мог смотреть в лицо такому будущему без ужаса. Поэтому изо всех сил цеплялся за бездуховный и относившийся к нему с ощутимым презрением «Ритц» как за единственное во всей Нейтралии место, где у него есть какой-то шанс на спасение. Если он уйдет, обратной дороги не будет – это он знал твердо. Ему не хватало самоуверенности местных аристократов, которые могли просиживать здесь день за днем, точно это было их неотчуждаемое право. А единственное право Скотта-Кинга заключалось в его дорожных чеках, которые таяли час от часа. На данный момент у него за душой было около сорока фунтов. Когда их останется двадцать, он переедет, решил Скотт-Кинг. А пока ему приходилось тревожно озирать ресторан, прежде чем приступать к своим ежедневным подсчетам – сколько он может потратить на ланч.
В тот день он был вознагражден. Он вытянул выигрышный билет. Через два столика сидела в одиночестве мисс Бомбаум.
