у него не было? Учили, лечили, лелеяли. А пошел по дурному пути и, пожалуйста, сидит под замком.
– А выйти он не может? – спросила Рози, ибо они с кухаркой взволнованно шептались об этом весь прошлый вечер.
Фланнери удивился:
– Выйти? Ну нет! А и вышел бы, ничего, раз уж я в доме.
– Мы так рады, что вы здесь, мистер Фланнери! – заверила кухарка.
– Вот и его сестрица сказала точно эти слова: «Старший сержант, – говорит, – я так рада, что здесь такой человек! Я уверена, что на вас можно, – говорит, – положиться». – Он вздохнул. – Я и задумался. Какая барышня, а ее… это… ы… снедает тревога из-за какого-то, простите, психа.
– Не больно-то она красивая, – заметила Рози. Повисло тяжелое молчание, какое воцаряется, когда (если это бывает) младший лакей возразит дворецкому. У сержанта буквально вылезли глаза, и он сурово отхлебнул кофе.
– Не говорите чепухи, моя милая, – произнес он.
– А что, и сказать нельзя? А что, и пикнуть нельзя?
– Можно, – отвечал он, – да, можно, только, – прибавил он со спокойной строгостью, – не всякую чушь. Барышня очень красивая. Я таких и не видел. Глаза, – он поискал сравнение, – как звезды.
Он помолчал и закончил так:
– Пожалуйста, миссис Ивенс, когда все для него приготовите, велите отнести мне в сад. Покурю под деревом.
– Неужели уходите? Вы ж не доели!
– Сколько мог, столько съел, – отвечал сержант. – Мне не до еды.
И он удалился, хотя Рози умоляюще глядела ему вслед. Эффект, произведенный усами, он давно заметил, но полагал, что женщин надо держать в узде. Конечно, Рози – очень даже ничего, однако не ей судить о богинях.
В кухне застольная беседа сменилась монологом. Миссис Ивенс поделилась взглядами на современных девушек. Поскольку взгляды эти не отличались своеобразием, перескажем их кратко. Миссис Ивенс не понимала, куда эти девушки катятся. У них нет ни совести, ни уважения к старшим, а вот наглость есть – лезут, когда не спрашивают. Доводят мужчин до того, что те есть не могут. Если бы миссис Ивенс в юные годы так себя вела, ее матушка… Нет, нельзя и представить, что бы та сделала.
Ответила Рози теми словами, которые помешали сержанту доесть свой бекон:
– Не больно-то она красивая.
Мы не знаем, сдалась бы кухарка или снова принялась за нотации, поскольку зазвонил звонок.
– Это он, – сказала миссис Ивенс. – Сходи, погляди, чего он хочет. Если насчет завтрака, я через минутку.
Хозяина она всегда называла он, выделяя это местоимение, тогда как ее соратница предпочитала прозвище «Обезьян».
Вернувшись, она сообщила, что требуется завтрак, но не хозяину, а узнику, и прибавила:
– Велел сперва занести ему.
– Кто, он?
– Уж известно, Обезьян.
– Какой он тебе обезьян?!
– Похож очень. Что, нет?
Кухарка вместо ответа стала рассуждать о том, что сделала бы ее мать. Однако Рози это не заинтересовало.
– Значит, надо туда отнести бекон, яички, тосты и кофей. Только сперва Обезьян посмотрит. А насчет барышни, это как кому. Волосы выкрасить, глаза подвести, как эти, вампы…
– Хватит, – сказала кухарка. – Помолчи-ка.
И впрямь, воцарилось молчание, лишь бекон потрескивал на сковородке да фыркала девица, иначе понимающая красоту, чем те, кто мудрее и старше.
– Ну вот, – сказала наконец миссис Ивенс. – Бери поднос, ставь перец, соль, горчицу. Смотри не урони!
– Когда я чего роняла?
– Ну и не роняй.
– У этой, в «Сердцах и шелках», такие самые глаза, – заметила Рози с тем холодным презрением, какое испытывает добродетель к пороку. – А чего она творила! Чертежи украла, это первое…
– Ты кофе не пролей!
– Когда я чего проливала?
– Ну и не проливай.
Сержант сидел в зеленых кущах, скрывающих его от тех, кто вечно велит трудиться, и курил самую лучшую из трубок, а именно ту, которую курят после завтрака. На Рози он слегка сердился. Долли зачаровала его, и сомнение в ее красоте представлялось ему кощунством. Но он понимал, что горничной владеет ревность. К тому же трубка умягчает нрав, и постепенно, понемногу раздражение его сменилось чем-то вроде покровительственной нежности.
Именно в эти мгновения он услышал шаги, шорох веток – и насторожился. Вообще-то ему не дозволялось курить на службе, чтобы не вводить в соблазн пациентов. Он выбил трубку и осторожно выглянул из-за листьев. Спиной к нему стояла Рози с подносом. Оглядевшись, она позвала:
– Мистер Флан-не-ри-и-и!
Сержант исключительно редко позволял себе беспечные выходки, но воздействие трубки и самый ход мыслей привели его к озорству, если не к добродушной удали. Солнце сияло, птички пели, он сбросил бремя тягот и лет. Положив трубку в карман, он прокрался к тропинке и нежно прошептал:
– У-лю-лю!
Великие люди несовершенны. Что поделать, у всех свой потолок. Тем самым мы сообщаем не в укор, а ради исторической точности, что старший сержант шептать не умел. Одно дело – замысел, другое – плоды. Звук получился примерно такой, какой издает в тумане атлантический лайнер, и на Рози он произвел то самое впечатление, которое, если помните, произвел шум у аптеки на полковника Уиверна. Ничтожные причины приводят к серьезным последствиям. Рози подскочила на три фута и уронила поднос. После чего, тяжело дыша, схватилась за сердце.
Сержант сразу понял свою ошибку. Если он хотел сообщить Рози, что все прощено и забыто, он должен был тихо-мирно выйти и прямо ей это сказать. Теперь он наделал дел. На траве валялись кофейник, молочник, сахарница, перечница, масленка, солонка, баночка с горчицей, тосты, яйца и бекон. Они валялись, а он озабоченно на них смотрел.
Рози, как ни странно, не рассердилась, но обрадовалась.
– Я думала, это ваш нервотик, – выговорила она. – Ка-ак заорет! А значит, это вы.
– Не бойся, дурочка, – сказал сержант. – Со мной – чего бояться?
– Ой, мистер Фланнери!
– Ну-ну… – ответил он, обнимая ее могучей дланью. Кроме того, он ее поцеловал. Вообще-то он не собирался так себя связывать, но что теперь поделаешь!
Рози успокоилась и сказала:
– Поднос упал…
– Да, – согласился приметливый сержант.
– Пойду скажу Обезьяну.
– Мистеру Твисту?
– Так ведь надо же, а?
Мистер Фланнери поразмыслил. Если сказать, придется и объяснить, а тут он, сержант, предстанет в таком виде, что хозяин может и уволить.
– Слушай-ка, – начал он, – мистер Твист – человек занятой, ему не до подносов. Ты лучше сбегай на кухню и скажи миссис Ивенс, чтобы еще сготовила. Чашка с блюдцем целы, и тарелки, и все эти перечницы. Я их соберу, а ты никому не говори. Что от яиц осталось, я закопаю. Ты, главное, помни: хозяин – человек нервный, его беспокоить грех.
Отнеся наверх завтрак и слезая вниз по стремянке, Фланнери встретил хозяина.
– А, Фланнери! – сказал тот.
– Да, сэр?
– Как там… э… буйнопомешанный? Позавтракал?
– Сидит, ест, сэр.
Шимп немного помолчал.
– А кофе выпил? – между делом осведомился он.
– Да, сэр, – почтительно ответил Фланнери.
– Так-так… Спасибо.
– Не за что, сэр, – сказал сержант.
2
Сообщив, что Джон сидит и ест, сержант Фланнери, не такой уж мастер слова, выразился очень точно. Джон именно ел, и с большим аппетитом. Мысль о том, что его кормят сквозь решетку, как в зоологическом саду, ему не мешала. Головная боль прошла, сменившись голодом, которому позавидовали бы волки. Управившись мгновенно с одним яйцом, он уничтожил и второе, и бекон, и тосты, и масло, и кофе, и молоко. Лишь убедившись, что ни крошки не осталось, он счел завтрак оконченным.
Ему стало немного лучше. Утолив голод и жажду, вытесняющие всяческую мысль, он смог обратиться к другим предметам. Найдя под салфеткой кусок сахара, он взял его и лег. Думать лучше лежа. Итак, он лежал, сосал свой сахар и напряженно размышлял.
Тем у него хватало. Ну хорошо, преступный Твист запер его, чтобы спокойно сбежать. Это безнравственно, однако понятно. Но не сбежал! По словам сержанта, он здесь, как и его сообщник Моллой. Почему? Что они собираются делать? Сколько они могут держать взаперти порядочного человека? Тут уж ничего не поймешь.
Потом он стал думать о Пэт и забеспокоился. Он обещал заехать за ней в час, и вчера, а не сегодня. Наверное, она решила, что он забыл. Наверное, она…
Он мучил бы себя такими вопросами, если бы не услышал странного звяканья. Напоминало оно звук
