трое смиренно потупились в безнадежном молчании. Он сказал майору Гордону:
– Я велел этим людям выражаться по-славянски. Я буду им переводить.
Женщина сказала:
– Я говорю только по-немецки и по-французски.
Майор Гордон принял решение:
– Мы будем общаться по-французски. Но всех я принять не в состоянии. Вам троим лучше войти, а прочие пусть ожидают снаружи.
Бакич нахмурился. В толпе поднялся гомон. Затем трое делегатов робко переступили порог и принялись тщательно вытирать подошвы своих ветхих сапог, прежде чем ступить на грубый дощатый пол в сенях.
– Бакич, ваши услуги мне не потребуются.
Шпион вышел, чтобы сорвать злость на толпе и выгнать ее со двора в переулок.
В комнате, где обитал майор Гордон, было всего два стула. На один он сел сам, другой предложил женщине. Мужчины остались стоять у нее за спиной, то и дело подсказывая ей. Друг с другом они разговаривали на смеси немецкого и сербохорватского языков; адвокат немного знал французский – достаточно, чтобы с тревогой прислушиваться ко всему, что говорила женщина, и время от времени ее перебивать. Бакалейщик пристально смотрел в пол и, казалось, мало интересовался происходящим. Он присутствовал здесь, поскольку пользовался уважением и доверием у ожидавшей снаружи толпы. Когда-то он был владельцем целой торговой сети с филиалами во всех деревнях Боснии.
С неожиданным пылом женщина, которую звали мадам Каньи, отмахнулась от своих советчиков и начала рассказывать. Она объяснила, что люди снаружи – это выжившие узники итальянского концлагеря на острове Раб. Большинство из них – граждане Югославии, но некоторые, как и она сама, беженцы из Центральной Европы. Они с мужем в 1939 году собирались уехать в Австралию; их документы были в порядке, инженера ждала работа в Брисбене. Грянула война, и отъезд стал невозможен.
Когда король бежал, усташи [187] начали истреблять евреев. Итальянцы согнали их на пароход и увезли на Адриатику. Когда Италия капитулировала, партизаны несколько недель удерживали побережье. Они привезли евреев на материк, мобилизовали всех, кто казался им годен к полезному труду, и изолировали всех остальных. Ее муж был приписан к полевому штабу в качестве электрика. Затем пришли немцы; партизаны бежали, прихватив с собой евреев. И вот их осталось сто восемь человек, умирающих с голоду в Бегое.
Майор Гордон не обладал богатым воображением. Историческая ситуация, в которой он оказался, виделась ему довольно просто: здесь друзья, там враги, и главное – сражаться и побеждать. Он ничего не имел ни против евреев, ни против коммунистов. Он хотел побить немцев и вернуться домой. Но кучка здешних назойливых гражданских, казалось, вознамерилась помешать этому четкому плану. Он бодро сказал:
– Что ж, остается вас поздравить.
Мадам Каньи метнула на него взгляд, убежденная, что он над ней издевается. Обнаружив, что это не так, она продолжала смотреть на него с грустным и смущенным удивлением.
– В конце концов, – пояснил майор, – вы же сейчас среди друзей?
– Да уж. – И это можно было бы принять за иронию, если бы голос был не таким скорбным. – Мы слышали, что британцы и американцы – друзья партизан. Так это правда?
– Конечно это правда. Иначе зачем, по-вашему, я здесь?
– Так значит, британцы и американцы не собираются захватывать эту страну?
– Впервые об этом слышу.
– Но ведь все знают, что Черчилль – друг евреев.
– Простите, мадам, но я совершенно не возьму в толк, при чем же здесь евреи.
– Так ведь мы же евреи. Нас сто восемь человек.
– И что же я должен предпринять по этому поводу?
– Мы хотим поехать в Италию. У многих наших там связи, у некоторых даже родственники. В Бари есть еврейская организация. У нас с мужем были документы, необходимые для поездки в Брисбен. Только доставьте нас в Италию, и мы больше никак вас не побеспокоим. Мы не можем больше так жить. Когда придет зима, мы все умрем. Мы слышим самолеты почти каждую ночь. Три самолета смогут забрать нас всех. У нас нет почти никакого багажа.
– Моя дорогая мадам, эти самолеты доставляют важные военные грузы, эвакуируют раненых и перевозят высокопоставленных лиц. Очень жаль, что вам, как и прочим жителям этой страны, приходится сносить тяготы войны. Долго это не продлится. Немцы бегут. Рождество мы надеемся встретить уже в Загребе.
– И нам нельзя жаловаться на действия партизан?
– Только не мне. Слушайте, позвольте угостить вас какао. А потом я должен вернуться к моей работе.
Он подошел к окну, кликнул Бакича и велел принести какао и печенье. Когда он вернулся к гостям, адвокат сказал по-английски:
– На острове Раб нам жилось лучше.
Затем внезапно все трое запричитали на смеси разных языков – они жаловались на условия жизни, на скудные пайки, на то, что их лишили всего оставшегося имущества. Если бы Черчилль знал об этом, он отправил бы их в Италию. Майор Гордон напомнил:
– Если бы не партизаны, вы бы сейчас оказались в руках нацистов.
Но теперь это слово их не пугало. Они лишь мрачно пожимали плечами.
Одна из вдов внесла поднос с чашками и жестянку с печеньем.
– Угощайтесь, – сказал майор Гордон.
– Скажите, а по сколько штук мы можем взять?
– О, думаю, по две или три.
Напряженно наблюдая, чтобы спутники не опозорили остальных случайным проявлением жадности, каждый с небывалым самообладанием взял по три печенья. Бакалейщик что-то шепнул мадам Каньи, и она перевела:
– Он спрашивает, извините ли вы его, если одно печенье он оставит для своего друга.
Со слезами на глазах старик нюхал какао; когда-то он продавал его целыми мешками.
Наконец они собрались уходить. Мадам Каньи сделала последнюю попытку вызвать у майора сочувствие:
– Не могли бы вы прийти и осмотреть то место, где они нас поселили?
– Прошу прощения, мадам, но это совершенно не мое дело. Я офицер связи, не более того.
Они смиренно и чрезмерно поблагодарили его за какао и вышли из дома. Майор Гордон увидел из окна, что они ссорятся. Мужчины, без сомнения, считали, что мадам Каньи неправильно повела дело. Затем Бакич прогнал их со двора. Майор Гордон увидел, как толпа сомкнулась вокруг своих делегатов, а затем двинулась по дороге под непрерывный галдеж из объяснений и упреков.
II
В Бегое были термальные источники. Собственно, городок был построен вокруг них. Никогда не претендовавший на звание модного курорта, он привлекал настоящих страждущих, обладавших скромными доходами, – они съезжались сюда со всей Габсбургской империи. Сербское правление мало что изменило. До 1940 года Бегой сохранял свой австрийский стиль; теперь же он превратился в развалины. На его улицах сражались партизаны и
