усташи, точнее сказать, каждая из воюющих сторон по очереди открывала огонь по противнику и тут же обращалась в бегство. Большинство домов было снесено с лица земли, а жители ютились в подвалах или в сооруженных на скорую руку убежищах. Работа майора Гордона обычно не требовала его присутствия в городе, поскольку большинство военных и чиновников, как и он сам, проживали в крестьянских домах на окраинах, однако он ежедневно посещал небольшой общественный парк и городские сады. Клумбы там, в очаровательной симметрии, были разбиты шестьдесят лет назад и, как ни удивительно, все еще содержались в порядке двумя старыми садовниками, которые продолжали спокойно пропалывать газоны и подрезать кроны, пока на улицах горели дома и трещали пулеметы. В парке были причудливо петляющие тропинки, вдоль которых стояли скульптуры и росли редкие породы деревьев, здесь имелась эстрада, пруд с карпами и китайскими утками и даже декоративные клетки, оставшиеся от устроенного здесь некогда небольшого зверинца. В одной из них садовники держали кроликов, в другой – кур, а в третьей – рыжую белку. Партизаны проявили к этим садам особую заботу. На центральной аллее они разбили газон в форме советской звезды и расстреляли человека, рубившего парковые скамейки на дрова. Над парковыми террасами высился поросший каштанами склон, на котором было проложено множество дорожек, – здесь через каждый километр были устроены павильоны, где курортники когда-то принимали целебные ванны, а также киоски, где продавались лечебная минеральная вода, кофе и сувенирные открытки. В этом парке, под мягким осенним солнцем, майор Гордон мог на какое-то время забыть о войне. Не раз во время этих ежедневных прогулок он встречал мадам Каньи и с улыбкой брал под козырек.
Спустя примерно неделю после визита евреев он получил из штаб-квартиры в Бари радиограмму, в которой говорилось: «Исследовательская группа апвон [188] запрашивает любые сведения перемещенных лицах территории югославии тчк доложите ситуации вверенном вам участке». Он ответил: «Сто восемь евреев». На следующий день (сеанс радиосвязи длился всего два часа в день) ему отстучали: «Сообщите подробные данные по евреям имена фамилии гражданство условия». Так что долг службы увлек его из садов на улицы, где над лепными раковинами фонтанчиков доцветали лимонные деревья. Он проходил мимо оборванных чванливых партизан – все они были очень юны, некоторые едва вышли из детского возраста; мимо девушек в военной форме: перебинтованных, позвякивающих медалями, увешанных гранатами, коренастых, непорочных, веселых, бесполых и едва ли похожих на человеческих женщин; все они, взращенные на горных бивуаках, распевая патриотические песни, шагали плечом к плечу по тротуарам, где всего несколько лет назад ковыляли ревматики и завязывались легкие курортные романы.
Евреи жили в бывшем здании школы возле разрушенной церкви. Майор Гордон явился туда в сопровождении Бакича. В здании царил полумрак, поскольку в окнах не было ни одного стекла и их заменили листы фанеры и жести, извлеченные из обломков других разрушенных зданий. Мебели тоже не было. Большинство обитателей дремали в неряшливых гнездах из тряпья и соломы. Когда вошли майор Гордон и Бакич, они очнулись, поднялись на ноги и отступили к стенам и темным углам, одни воздевали кулаки в знак интернационального приветствия, другие прижимали к груди свои жалкие пожитки. Бакич подозвал одного из евреев и грубо допросил его на сербохорватском языке.
– Он грит, остальные пошли за дровами. А эти больные. Что вы хотите, чтоб я им сказал?
– Скажите, что американцы в Италии хотят им помочь. Я пришел узнать, что им нужно, и потом доложить.
Эта информация вызвала небывалое оживление. Евреи обступили их, к ним присоединились люди, обитавшие в других частях дома, пока майор Гордон не оказался в окружении толпы из тридцати или даже более человек, все они отчаянно галдели, перечисляя все, что приходило на ум: иголку, лампу, масло, мыло, подушку; звучали и самые фантастические просьбы: перелет в Тель-Авив, самолет в Нью-Йорк, сведения о сестре, которую последний раз видели в Бухаресте, койка в больнице.
– Ну вот вам, они все хочут самого разного, а ведь их тут только половина.
Минут двадцать майор Гордон слушал этот гвалт и чувствовал, что задыхается. Затем он сказал:
– Ну, думаю, мы уже достаточно насмотрелись. С этой толпой каши не сваришь. Прежде чем мы сможем что-либо для них сделать, нужно их как-то организовать. Они должны составить собственный список. Я бы хотел найти ту венгерку, которая говорит по-французски. Она хоть что-то соображает.
Бакич навел справки и сообщил:
– Она здеся не живет. Ее муж работает электриком, так что они получили дом в парке.
– Что ж, давайте выберемся отсюда и попробуем ее отыскать.
Они вышли из дома на свежий воздух, к солнечному свету и поющим компаниям молодых воинов. Майор Гордон с благодарностью перевел дух. Это был мир, который он понимал: оружие, армия, союзники, враг, ранения, нанесенные и принятые с честью. Очень высоко над ними огромная эскадрилья крошечных сияющих бомбардировщиков идеальным строем прогудела в небе по своему ежедневному маршруту из Фоджи [189] куда-то к востоку от Вены.
– Ага, опять они, – сказал майор. – Не хотел бы я оказаться там, где они сбросят свой груз.
В его обязанности входило впечатлять партизан колоссальной мощью военных сил союзников, небывалыми разрушениями и битвами на далеких полях, которые ведутся для того, чтобы каким-то образом однажды устроить счастливую жизнь здесь, где о ней так прочно забыли. Майор прочитал Бакичу небольшую лекцию, содержащую некоторые статистические данные о фугасных бомбах и прицельном бомбометании. Но другая часть его разума пребывала в непрерывном, хоть и медленном, движении. Он столкнулся с абсолютно новым явлением, и ему требовалось новое внутреннее зрение, чтобы ясно это увидеть и переосмыслить: человеческое сообщество на самом дне, страдания совсем иного порядка, нежели те, о которых он слышал или догадывался ранее. Он пока что не испытывал ни ужаса, ни жалости. Его непрошибаемой шотландской рассудительности требовалось время, чтобы усвоить этот опыт.
III
Они разыскали дом четы Каньи. Это был садовый сарай, укрывшийся в кустарнике в отдаленной части общественного парка. Крошечная комната, земляной пол, койка, стол, свисающая на шнуре электрическая лампочка; по сравнению со школой это место было образцом восхитительного комфорта и уединения. Впрочем, в тот свой визит майор Гордон обстановки дома не разглядел, поскольку мадам Каньи, развешивавшая во дворе белье, поспешила его увести подальше от хижины, чтобы они не разбудили ее мужа.
– Он не спал всю ночь и не приходил домой почти до полудня. На заводе произошла авария.
– Да, – сказал майор Гордон, – мне пришлось лечь спать в девять часов
