и «сократили», что она все полнела и полнела.
– Она весила девятнадцать стоунов [209], – сказал Майлз. – Я знаю, потому что об этом упоминал доктор Лучик. У него имеются серьезные профессиональные возражения против операции Клугманна.
– Пойду схожу к Начальнику Медицинского Управления. Там сейчас новый.
Когда она вернулась, Майлз, продолжавший бездельничать по милости забастовщиков, ждал ее среди семейных картин и фарфора. Она присела к нему на кровать.
– Давай выпьем, – предложила она.
Они любили вместе выпить вина, но из-за его дороговизны делали это довольно редко. Марку и винтаж выбирало Государство. На текущий месяц был заготовлен «Прогресс Порт». Клара держала его в малиновом графине богемского стекла с белой резьбой. Стаканы были современные – уродские, небьющиеся.
– Что сказал доктор?
– Он очень мил.
– Так что?
– Гораздо умнее предыдущего.
– Он подтвердил, что это как-то связано с твоей операцией?
– О да. С ней связано все.
– Он сможет тебя вылечить?
– Да, говорит, сможет.
– Отлично.
Они выпили вина.
– Тот первый доктор, он что, сделал не ту операцию?
– Кто их разберет! Новый доктор говорит, что у меня уникальный случай. Видишь ли, я беременна.
– Клара…
– Вот-вот… Неожиданно, да?
– Об этом надо подумать, – сказал Майлз.
Он подумал.
Наполнил бокалы.
И сказал:
– Незавидная участь для бедного детеныша не быть Сиротой. Это лишит его многих возможностей. Если будет мальчик, надо постараться зарегистрировать его как рабочего. Конечно, детеныш вполне может оказаться девочкой. В таком случае, – (радостно), – мы сможем сделать из нее танцовщицу.
– Да забудь ты о танцах! – крикнула Клара и вдруг расплакалась. – Не говори мне о танцах.
Слезы лились ручьями. Не от раздражения, а от безудержного безутешного горя.
На следующий день она исчезла.
IV
Близилось пришествие Санта-Клауса. Магазины ломились от куколок из регенерированного каучука. В школах дети пели старые куплеты о мире и доброй воле. Забастовщики вернулись на свои рабочие места, дабы не лишиться сезонных премий. На хвойных деревьях развесили гирлянды из электрических лампочек, и в топках Купола Безопасности снова заревело пламя. Майлза повысили. Теперь он сидел рядом с заместителем архивариуса и помогал штамповать и подшивать документы покойников. Это была более тяжелая работа, чем та, к которой он привык, к тому же он истосковался по обществу Клары. В Куполе и на Древе Доброй Воли в автопарке гасли огни. Он прошагал по поселку полмили до жилища Клары. Другие девушки ожидали своих «консортов» или отправлялись искать их в Рекреаториуме, но Кларина дверь была на замке. Приколотая к ней записка гласила: «Майлзу: ненадолго уехала. К.». Злой и озадаченный, он вернулся в свое общежитие.
У Клары, в отличие от него, были дяди и двоюродные братья-сестры, разбросанные по всей стране. После операции она стеснялась их навещать. Теперь же, по мысли Майлза, нашла у них убежище. Изводил его именно этот способ ее побега, так не сообразующийся с ее кротким нравом. Всю рабочую неделю он не думал ни о чем другом. Собственные упреки звучали у него в голове аккомпанементом ко всему, чем он занимался в течение дня, а ночью он лежал, не смыкая глаз, слово за словом прокручивая в уме каждый их разговор и каждый момент их близости.
Спустя неделю думы о ней стали спазматически-регулярными. Их тема надоела ему нестерпимо. Он изо всех сил старался выкинуть ее из головы, как иные стараются, скажем, побороть приступ икоты, – и столь же безуспешно. Мысль о Кларе возвращалась спазматически-бесконтрольно. Засекая время, он обнаружил, что она приходит каждые семь с половиной минут. С мыслью о ней он засыпал и с мыслью о ней просыпался. Но в промежутке все-таки спал. Он консультировался у ведомственного психиатра, и тот сказал ему, что его тяготит ответственность отцовства. Но изводила его мысль не о Кларе-матери, а о Кларе-предательнице.
На следующей неделе он думал о ней каждые двадцать минут. Еще через неделю он думал о ней хотя и часто, но не постоянно – только когда ему напоминало о ней что-то извне. Он начал поглядывать на других девушек и решил, что излечился.
Он, не отводя глаз, смотрел на девушек, с которыми сталкивался в тускло освещенных коридорах Купола, и они смело отвечали ему тем же. Наконец одна из них остановила его и сказала:
– Когда-то я уже видела тебя с Кларой… – Упоминание ее имени отозвалось болью, от которой пропал всякий интерес к другим девушкам. – Я была у нее вчера.
– Где?
– В больнице, конечно. Ты что, не знал?
– Что с ней?
– Она не говорит. Да и никто в больнице не говорит. Ее там держат в режиме строжайшей секретности. Если хочешь знать, я думаю, с ней произошел несчастный случай, и в нем замешан какой-то политик. Другой причины всей этой суматохи я не вижу. Вся в бинтах, а веселится, что вешний жаворонок.
На следующий день, двадцать пятого декабря, наступил День Санта-Клауса, но на отделении Эвтаназии из-за бесперебойной востребованности этой услуги никакие праздники не отмечались. С наступлением сумерек Майлз отправился в больницу – одно из недостроенных зданий из стекла, бетона и стали, прикрывавшее скопление разнородных хибар. Швейцар в холле пялился в телевизор, увлеченный старой забытой народной драмой, которую в День Санта-Клауса разыгрывали поколения прежних времен, а теперь вот ее пересмотрели, переосмыслили и воскресили как объект исторического интереса.
Для швейцара же эта драма представляла профессиональный интерес, поскольку в ней была затронута тема охраны материнства до эпохи Всеобщего Благоденствия. Он сообщил Майлзу номер палаты Клары, не отрывая глаз от странного спектакля об осле с волом, старике с фонарем и молодой матери.
– Здесь люди только и делают, что жалуются, – сказал он. – Не мешало бы им осознать, как обстояли дела до эпохи Прогресса.
В коридорах гремела транслируемая музыка. Майлз нашел бокс, который искал. На двери висела табличка «Экспериментальная хирургия. Только для Должностных Лиц Отдела Здравоохранения». Он отыскал нужную палату. Клара спала, натянув простыню до самых глаз, волосы разметались по подушке. У нее было с собой кое-что из пожитков. Через столик возле кровати перекинута старая шаль. К телевизору прислонен расписной веер. Девушка проснулась с неприкрытой радостью во взгляде, но еще выше подтянула простыню и проговорила сквозь нее:
– Тебе не стоило приходить, милый. Я хотела сделать тебе сюрприз.
Майлз присел возле ее постели и спросил: «Как ты?» – не сумев придумать ничего лучше.
– Чудесно. Сегодня сняли бинты. Зеркало мне пока не дают, но говорят, что все прошло с небывалым успехом. Я для них уникальный случай, Майлз, – новая глава в развитии хирургии.
– Но что произошло? Это как-то
