представлении «желанных» и «нежеланных». Последних можно было не принимать в расчет — о них он никогда и не думал.
И вот они оказались рядом в большом количестве, явно равнодушные ко всем его мыслям, явно преследующие в отношении него определенную цель и явно способные силой ее добиться.
Тут все мы крепко задумались. Казалось неразумным отказываться идти с ними, даже если бы мы и могли так поступить. Наш единственный шанс был в дружелюбии и цивилизованном подходе с обеих сторон.
Но как только мы попадем в здание, неизвестно, что с нами сделают эти решительные дамы. Мы никак не могли представить себе даже мирное удержание, а если назвать это заточением, то картина складывалась еще более безрадостная.
Так что мы упрямо продолжали стоять, пытаясь ясно дать им понять, что предпочитаем открытое место. Одна женщина подошла к нам с рисунком нашего аэроплана и с помощью знаков спросила, не мы ли те гости с неба, которых они видели.
В этом мы признались.
Потом она снова указала на рисунок, а затем стала поводить рукой в разных направлениях. Но мы сделали вид, что не знаем, где биплан. По правде сказать, мы действительно не очень себе это представляли и весьма невнятно указывали его местоположение.
Нам снова велели двигаться вперед, проложив к двери плотный «живой коридор», так что перед нами лежал лишь один путь. Вокруг и сзади стояла толпа, ничего не оставалось делать, кроме как идти — или пробиваться силой.
Мы посовещались.
— В жизни никогда не дрался с женщинами, — сказал совсем сбитый с толку Терри, — но внутрь я не пойду. Не позволю, чтобы меня завели, как скота, в загон.
— Конечно, драться нельзя, — поддержал его Джефф. — Они же женщины, несмотря на невзрачную одежду. И даже симпатичные. Добрые, милые лица. Думаю, придется войти внутрь.
— Если войдем, то можем и не выйти, — возразил я им. — Милые лица, да. Но вот насчет доброты я не уверен. Сами поглядите!
Женщины стояли непринужденно и ждали, пока мы поговорим, но не спускали с нас бдительных взглядов.
Их поведение не напоминало строгую солдатскую дисциплину, в нем не ощущалось ни тени принуждения. Предложенный Терри термин «надзорный комитет» был очень описательным. Выглядели они как солидные бюргеры, торопливо собравшиеся по общей необходимости или ввиду опасности, всеми двигало одно и то же чувство и одна и та же цель.
Никогда и нигде раньше я не видел женщин с таким поведением. Торговки рыбой и им подобные могли выглядеть такими же сильными, но грубыми и нахрапистыми. Эти дамы были спортивными, подтянутыми и уверенными в своей силе. Университетские преподавательницы, учительницы, писательницы — многие выказывали похожий интеллект, но вкупе с напряженным и нервным взглядом, а эти были очень спокойны, несмотря на высокое умственное развитие.
Мы внимательно в них вгляделись и поняли, что настал критический момент.
Их предводительница произнесла какую-то команду и жестом велела идти, толпа обступила нас еще плотнее.
— Надо быстро что-то решать, — сказал Терри.
— Я за то, чтобы войти, — заявил Джефф. Но нас было двое против одного, и он охотно подчинился. Мы сделали еще одну попытку освободиться, упорную, но не настойчивую. Тщетно.
— А теперь бегом, ребята! — вскричал Терри. — Если не прорвемся, буду стрелять в воздух.
И тут мы оказались в положении суфражистки, пытающейся проникнуть к Парламенту сквозь тройной кордон лондонской полиции.
Крепость и массивность этих женщин просто поражала. Терри сразу понял, что рваться бесполезно, на мгновение высвободился, выхватил револьвер и выстрелил вверх. Когда ему вцепились в руку, он выстрелил еще… Раздался крик…
Нас тотчас схватили каждого пять женщин: за руки, за ноги и за голову. Потом подняли, как детей, скрученных по рукам и ногам, и потащили вперед. Мы изо всех сил боролись, но безрезультатно.
Нас втащили внутрь с мужским упорством и с женской лаской, несмотря на все сопротивление.
Вот так мы оказались в большом высоком зале, сером и пустом, нас поставили перед величественной седовласой женщиной, которая, похоже, была здесь правительницей.
Потом женщины коротко переговорили между собой, и внезапно лицо каждого из нас накрыла сильная рука, прижимающая к носу и рту влажную ткань. Затем резкий запах и одуряющая слабость. Наркоз.
Глава 3
Необычное заточение
Я медленно выныривал из почти мертвого забытья, освежающего, как сон здорового ребенка.
Пробуждение напоминало подъем из глубины теплого моря все ближе и ближе к свету и свежему ветерку. Или же приход в сознание после сотрясения мозга. Меня однажды сбросила лошадь, когда я путешествовал по совершенно незнакомым горным массивам, и я ясно помню возвращение к жизни через поднимающиеся завесы беспамятства. Когда я сначала услышал неясные голоса окружавших меня людей, а потом увидел сверкающие вершины могучего горного хребта, то решил, что и это пройдет, и вскоре я вновь окажусь дома.
Именно так я и пробуждался: уходили прочь волны несвязных призрачных видений, воспоминания о доме, о корабле, о катере, аэроплане и лесе. Все они исчезали друг за другом, пока глаза мои не распахнулись, мысли не прояснились, и я не осознал, что же произошло.
Самым ярким ощущением было чувство полного физического комфорта.
Я лежал на великолепной кровати: длинной, широкой и гладкой, в меру мягкой и ровной. С прекрасным бельем, укрытый теплым мягким одеялом, сверху которого лежало радующее глаз покрывало. Простыня свисала на тридцать с лишним сантиметров, однако я мог свободно вытянуть тепло укрытые ноги до края кровати.
Чувствовал я себя легким, как перышко. Какое-то время я свыкался с ощущением рук и ног, пока жизнь втекала в конечности из пробуждающегося мозга.
Я находился в большом помещении, просторном и с высоким потолком, со множеством изящных сводчатых окон, через ставни которых пробивался мягкий зеленоватый свет. В этой прекрасной комнате, пропорционально построенной, окрашенной
