свои чашки, а У Сун сказал:
– Дорогая хозяйка! Не пью я без закуски. Нарежь мне к вину немного мяса.
Когда хозяйка вышла, У Сун выплеснул вино, чтобы она не заметила, а сам стал причмокивать, будто уж выпил, и приговаривать:
– Ну и доброе же вино! Прямо до костей пробирает!
А хозяйка только притворилась, что пошла за мясом, и едва скрылась за дверью, как тут же возвратилась и, хлопая в ладоши, закричала:
– Вались! Вались!
У сопровождавших У Суна стражников завертелось все перед глазами, и они навзничь повалились на пол. У Сун зажмурился и также повалился на скамью. И тут он услышал, как женщина, смеясь, сказала:
– Ну, попался! Будь ты хитрее самого дьявола, а выпил воду, в которой я мыла ноги! – Затем она крикнула: – Сяо-эр, Сяо-сань! Скорее сюда!
Послышался топот ног, и в комнату вбежали здоровенные парни. У Сун слышал, как вынесли во внутреннее помещение двух его стражников. Затем парни вернулись, чтобы перетащить и У Суна. Но они не в силах были даже сдвинуть его с места. Он лежал, вытянувшись во весь рост, и был так тяжел, словно весил тысячу цзиней. Тогда женщина закричала:
– Ах вы мерзавцы! Только и знаете, что жрать да вино лакать, больше ни на что не годны! Дожидаетесь, чтобы я сама все сделала?
Затем У Сун увидел, как женщина скинула кофту и нарядную юбку. Оголившись до пояса, она подошла к У Суну и без всякого труда подняла его. Улучив момент, У Сун крепко обхватил ее, повалил на пол и встал на нее ногами. Тут женщина завопила истошным голосом, будто ее режут. Работники бросились было к ней на помощь, но У Сун так зарычал, что они от страха замерли на месте.
– Удалой молодец, прости меня! – умоляла лежавшая на полу женщина, не в состоянии подняться.
В это мгновение на пороге появился человек с вязанкой хвороста в руках, который, увидев, что происходит, быстро подошел к У Суну и обратился к нему:
– Не гневайтесь, добрый человек, и простите ее! Разрешите сказать вам несколько слов.
У Сун выпрямился и, придавив женщину ногой, поднял кулак, готовясь дать отпор. Взглянув на вошедшего, он увидел, что человек этот повязан черной шелковой косынкой, примятой посередине, одет в белую рубаху грубого полотна, подпоясанную длинным кушаком, на ногах у него темные обмотки и льняные туфли с завязками, а лицо с реденькой бороденкой и сильно выступающими скулами напоминает треугольник. На вид ему было лет тридцать шесть.
– Разрешите узнать ваше уважаемое имя? – сказал незнакомец, прижав сложенные руки к сердцу и глядя на У Суна.
– Ни в пути, ни на привалах я не скрываю своего имени, – отвечал У Сун. – Я командир охраны, и зовут меня У Сун!
– Вы не тот ли командир У Сун, который убил тигра на перевале Цзинянган? – спросил человек.
– Тот самый, – отозвался У Сун.
– Я давно слышал про вас, – молвил человек, низко кланяясь У Суну, – и вот сегодня очень рад приветствовать вас.
– Вы, верно, муж этой женщины? – осведомился У Сун.
– Да, – отвечал тот, – она моя жена. Вот уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметил». Я не знаю, чем она оскорбила вас, только уж простите ее ради меня, недостойного.
Услышав такие речи, У Сун поспешил освободить женщину и сказал:
– Вы с женой, как я погляжу, люди необычные. Могу я узнать ваше имя?
Хозяин велел жене одеться и снова поклониться У Суну.
– Не сердитесь на меня за то, что я обидел вас, – молвил ей У Сун.
– Вот уж впрямь, – сказала женщина, – «хоть и есть глаза, а хорошего человека не признала». Моя вина. Но уж вы, дорогой господин, простите меня и пройдите во внутренние комнаты. – Как же все-таки вас зовут? – снова спросил У Сун. – И откуда вы знаете меня?
– Мое имя Чжан Цин, – отвечал хозяин. – Когда-то я работал неподалеку, на огородах монастыря Гуанминсы. Однажды из-за пустяка я убил монаха, а потом спалил монастырь. Пожаловаться на меня было некому, и власти оставили это дело без внимания, а я поселился под этим деревом на склоне горы и занялся легким промыслом. Но как-то раз проходил здесь один старик с поклажей. Я затеял с ним драку, и в конце концов на двадцать первой схватке старик этот сбил меня коромыслом, на котором нес поклажу. Оказалось, что в молодости он сам промышлял разбоем, и, увидев, что я человек ловкий, взял меня с собой в город, где и обучил своему искусству. Потом он отдал мне в жены свою дочь – эту женщину. Только в городе разве проживешь? Вот я и решил вернуться на старое место, построил дом и открыл здесь кабачок, где мы вдвоем заманиваем проходящих путников. Меня хорошо знают удальцы из вольного люда, и среди них я известен под именем огородника Чжан Цина. Фамилия моей жены – Сунь. Она полностью усвоила искусство отца, и ее называют Людоедка Сунь Эр-нян. Я только что вернулся и услышал вопли жены. Но никак не думал, что встречу здесь вас, уважаемый начальник! Сколько раз я твердил жене, чтобы она никогда не вредила трем категориям людей, и в первую очередь бродячим монахам. У этих людей и так за душой ничего нет, да к тому же они отрешились от мира. Но она ведь не послушалась меня и однажды чуть не погубила замечательного человека по имени Лу Да. Прежде он служил в пограничных войсках старого Чуна в Яньаньфу. Там он убил мясника, и ему пришлось спасаться бегством, постричься в монахи и вступить в монастырь на горе Утайшань. Все его тело разрисовано татуировкой, отчего среди вольного люда его зовут Татуированным Монахом Лу Чжи-шэнем. Он носит посох из кованого железа весом в шестьдесят с лишним цзиней. Так вот, этот самый монах и проходил здесь. А жена моя тут же опоила его зельем. На счастье, я в этот момент возвратился домой. Заметив его необычайный посох, я поспешил дать ему противоядие от нашего зелья и так спас ему жизнь. После мы с ним даже побратались. Я слышал, что он с каким-то Ян Чжи, по прозвищу Черномордый Зверь, захватил кумирню Баочжусы на горе Двух Драконов и теперь занимается разбоем. Не раз получал я от него письма, в которых он приглашал меня к себе, да вот пока не могу собраться.
– Я также частенько слышал от вольного люда эти имена, – отозвался У Сун.
– Жаль, – продолжал Чжан Цин, – что одного здоровенного
