за что уцепился. У меня тащили его сверху, с неба, и чем больше я ругался и проклинал демонов воздуха, чтобы заставить их убраться, тем больше товарищей являлось им на помощь.
В то время, как мы отчаянно сражались, и голова старика, белела среди клубов дыма, похожая, на диск луны, произошло мгновенное затишье... Ох! Оно длилось ровно столько, сколько нужно времени, что бы произнести „Ave“! Мы вздохнули, и вдруг, холод, смертельный холод охватил нас: с севера донесся звук колокола.
— Корабль! сказал старик.
— Корабль в этой части моря, на расстоянии колокольного звона от нас это — неизбежное кораблекрушение.
Весь день был туман и такой густой, что нельзя было отличить левой руки от правой. Замерзающие брызги волн, целые лавины дождя пополам с градом... Можно было подумать, что облака рассыпаются в мелкие кусочки! Море поднялось до первого этажа маяка, стегая его своими солеными хлыстами, и выбросило прямо к нашему порогу громадную рыбу, которую мы и съели. После этой любезности Океан собирается отомстить за себя, и вот, посылает нам христиан!..
Этот звук колокола, ясный и острый, как уксус, прозвучав среди грохота бури, напоминающего беспрерывные раскаты грома, произвел впечатление укола.
Перегнувшись через парапет кругового коридора, мы не могли ничего различить. Не было видно ни носовых, ни кормовых огней и можно было быть уверенным, что уже никогда не загорится снова ни один сигнал на этом корабле.
— Может быть, нужно приготовить лодку с буйками, — сказал я старику, стуча зубами.
— Не стоит, — бросил он спокойным тоном, повязывая платком свой общипанный череп, так-как ему было страшно жарко, несмотря на леденящий ветер,— они сейчас налетят на риф... Они уже заранее погибли.
— Ах! Несчастные ребята!
Однако, нельзя же нам преспокойно оставаться здесь, не двигаясь с места... Ведь это люди...
— Мы то-же!
Я прекрасно понял, что нам нельзя ничего поделать.
Шлюпка внизу, эта яичная скорлупа, годилась только для того, чтобы собирать мидии вдоль нашей скалы. На помощь нельзя было отправиться иначе, как через спину кита, так назывался подводный камень, доходящий до самой поверхности Океана и прекрасно видимый от нас.
А так-как в лодке нельзя перебраться через подводный камень, не оставив на нем и душу, и тело, то... приходилось принять их гибель. Мы поддерживали наши огни, рискуя каждую минуту быть сорванными ветром, наш долг заканчивался на этом.
Колокол все звучал.
Мы спустились за веревками и за стальными прутьями, и снова поднялись молча (старик забыл свою любовную песенку), чтобы закончить, как следует, нашу работу.
Когда мы взобрались назад... колокол уже больше не звонил!
Обернувшись к северу в тот момент, когда буря примолкла на несколько секунд, я расслышал крики и стоны... это были уже не демоны воздуха.
Старик даже не снял своей шапки, которую он надел внизу поверх платка, обвязывавшего его голову.
Накручивая своей железной лапой конец веревки на какой-то прут, он только сказал:
— Готовы!
Я не отличаюсь особым благочестием, но ночь была так темна, ветер выл так отчаянно... Я перекрестился.
Старик посмотрел на меня и отвернулся:
— Ну, чего,—сказал он недовольно, — ведь Бог умер!
Совершенно немыслимо представить себе, что такое дождик на маяке посреди Океана. Все становится влажным, все мокнет; размягчается голова, разжижаются мозги, вы сами течете, распадаетесь на капли, распускаетесь в облако и, кажется, вот-вот сольетесь со всей водой, с великой водой, концом и пределом всего.
Дождик шел уже целую неделю.
Ни шквалов, ни рева, одно тихое, вечное всхлипывание, едва слышная жалоба умирающей ворчуньи старушки, да шум дождя, шум маленьких сухих лапок, прыгающих все на одном и том же месте.
Вокруг нас на расстоянии нескольких милей висела серая шерсть; гребни волн время от времени прочесывали ее. Небо и море соединились, чтобы преподнести нам столь привлекательную картину.
Я было собрался отправиться прогуляться по Бресту и попытаться поискать себе невесту, чтобы хотя немножко дать отдохнуть натянувшимся нервам; но день моего отпуска пришелся как раз после кораблекрушения, и я не осмеливался воспользоваться им и попросить заместителя.
Мой проект женитьбы таял, как я сам, как тучи, он погружался в воду, и Океан стремился проглотить меня вместе с большими кораблями, с канарейками, со всеми людьми...
А между тем, у нас появилось развлечение. В часы прилива старик располагался на краю последней плиты эспланады с гарпуном в руке. Когда о катастрофе было сообщено на наш пароходик, оттуда ответили в рупор:
— Английский корабль. „Dermont”
— „Nestle”. По пути из Капштада.
Ловить обломки!
И мы их вылавливали. По правде сказать их было еще очень немного: бочки или доски, да несколько медных частей. Вдоль всего побережья на Каждой вдающейся в море скале стояли старики и молодые с гарпунами на голове. А морское начальство разослало телеграммы повсюду, куда только могла добраться по кабелям молния, обращенная в домашнее животное.
Ну, и жизнь!
Отправляя свои обязанности, я чувствовал, что ноги мои все слабеют, а в душе родится отчаяние, и не было никакой энергии, чтобы встряхнуться и взять себя в руки.
Однажды утром, когда мои канарейки дрались со страшным ожесточением, терпение мое лопнуло, я схватил их с бешенством и отправил в открытое море посмотреть не растет ли там латук! Два маленьких желтеньких комочка сделались серыми, упав с такой высоты в туман, покружились несколько мгновений и были поглощены волной.
Прощайте птички!
Теперь я заведу себе обезьяну, собаку или жену.
Старик, со своим гарпуном в руке, говорил, по обыкновению, не особенно много, но его глаза гниющей рыбы светились, устремляясь на место трагедии. Он смотрел вдоль спины кита, этих камней, чернеющих по направлению к северу, которые никогда не покрывались волнами вполне.
Как раз именно с той стороны должны прибывать подарочки для начальства...
Он торчал на своем посту с самого рассвета.
Славное ремесло!
Если уже нельзя спасать людей, то приходится собирать поломанные доски...
Однако, это тоже было не особенно легко. Все обломки плывут, крутясь вокруг самих себя, и, если они не натыкаются на основание маяка, то уже нечего надеяться увидеть их еще раз. Некоторые из них пробуют нырять и таинственно скрываются в подземельях скалы, не выплывая больше на поверхность, оставаясь на закуску мидиям.
Однажды вечером я сел сторожить в компании со старшим. Мы курили трубки под дождем, не обмениваясь никакими мыслями, так-как у нас совсем не было новых. Он, вероятно, повторял про себя свои склады, а я считал
