лилий» [231]. Мы все были очень пьяны и очень шумны и отпускали раблезианские шутки до самого утра. А затем в предрассветных сумерках я вернулся к респектабельности и евреям.
До сих пор он говорил очень серьезно, даже с горечью. Теперь же он повел своими широкими плечами, встряхиваясь, как собака, вскинул голову и, жестом велев мне вернуться в прежнюю позу, взял свою палитру.
– О да, они приняли меня с распростертыми объятиями. И Мэйфейр [232] признал меня модным увлечением этого же сезона. Прежняя жизнь продолжалась. Они сделали меня академиком и… счастливым человеком? Ну да. Почему бы и нет? Я неплохо устроил свою жизнь. Спросите любого из ваших друзей по клубу, они вам скажут то же самое. Но бывают такие моменты, когда я читаю отзывы о работах Рональда и слышу насмешки моих академических коллег над ними, и тогда я… Ну что ж, мы должны заняться этой проклятой картиной, пока еще светло.
Никогда еще за всю свою пеструю и, безусловно, не всегда блистательную историю школа не находилась в состоянии такой полной дезорганизации и прострации, как в пасхальный семестр 1917 года. Во Франции и Фландрии наши слабоохраняемые, недостаточно вооруженные укрепления были совершенно неспособны успешно противостоять угрозе немецкого натиска, каждая газета приносила новости о по-прежнему некомпетентном командовании и военных неудачах, с каждой почтой приходили сообщения о чьем-то убитом друге или родственнике. В отсутствие младших педагогов всеми школьными делами заправляли пожилые надзиратели – благожелательные, но, увы, совершенно некомпетентные. Молодые префекты, сознававшие, что через несколько недель, самое большее через несколько месяцев, они неизбежно будут призваны, возможно, убиты и почти наверняка искалечены, так же мало заботились о школьном распорядке, как и об учебе. По всей стране нервы у людей были напряжены до предела. Это следует иметь в виду, читая о событиях, которые не могли бы произойти ни в какое иное время.
Каждый школьный дом, конечно, претендует на звание лучшего и, по всей вероятности, гипнотизирует сам себя, заставляя поверить в это, но имеется у нас один Дом, который являлся более уникальным, более высокомерно-уверенным в себе, более самодостаточным, чем любой другой. В этом Доме есть свой непомерно раздутый перечень правил, которые посторонние воспринимают с насмешкой или негодованием. Его обитатели изъясняются преимущественно на собственном сленге, имеют множество сложных ритуалов и отличаются прежде всего непоколебимым презрением к военной подготовке и всему, что с ней связано. Ораторское искусство, в котором изощрялись чины из военной инспекции, оставляло их равнодушными, и даже в эти дни, когда по всей стране господствовал милитаризм, когда на прославленных спортивных площадках колледжа Крайст-Черч в Оксфорде рыли окопы солдаты, они продолжали демонстрировать свое ожесточенное презрение. А потом появился Росс. Префект и превосходный спортсмен, блиставший по многим предметам в своем классическом шестом, в глазах соучеников он оставался совершенным ничтожеством, пока, вернувшись в начале пасхального семестра, не оказался возведенным в звание главы своего Дома – ныне деморализованного и лишившегося прежнего чванства.
Ему пришлось взять все управление Домом в свои руки, и очень скоро он заявил о себе. Он прекратил поставки кондитерских изделий, организованные временным начальством; он отменил наряды на уборку клубных и концертных помещений – без какого-либо разрешения от сестры-хозяйки. Он поднял Дом почти что на прежнюю высоту и сам очень вырос во мнении своих соучеников, поскольку люди любят, когда все содержится в порядке, если этот порядок организован правильно.
Первые три недели все шло хорошо – даже слишком хорошо. Но как-то в понедельник вояки организовали смотр факультетских взводов. Росс произнес короткую резкую речь и, как и в большинстве своих выступлений, сказал гораздо больше, чем хотел:
– Смирно, и всем слушать меня. Все, что вы до сих пор делали на построениях, было совершенно чудовищным. Я в жизни не видел такого построения – просто какая-то жалкая кучка бойскаутов. Скажу вам вот что: если вы думаете, что этот Дом всегда демонстрировал отвратительную расхлябанность и это оправдывает вашу нынешнюю отвратительную расхлябанность, то вы ошибаетесь так, как никогда в жизни. Я заставлю вас работать до седьмого пота, и вы, голубчики, пропотеете у меня до самых костей! Все ясно?
И он приказал взводу построиться.
Ученики воззрились на него с нескрываемым изумлением и отвращением и приступили к выполнению команд со своей обычной небрежностью.
На смотре по обмундированию, который состоялся в следующий вторник, Дом, как обычно, блистал потускневшими пуговицами, заляпанными грязью ботинками и несмазанными винтовками с заедавшими затворами. И весь следующий день взвод занимался устранением недостатков.
Так оно и продолжалось, и постепенно Дом начал уступать силе личности своего главы и даже достиг, хоть и не без угрюмого ворчания, определенных успехов, но через несколько дней после факультетских соревнований произошло неожиданное событие, которое изменило положение вещей.
Как-то раз днем Росс сидел в комнате старост и читал, когда в помещение ворвался Стюарт, одетый в тренировочную форму, довольно грязный и, очевидно, только что вернувшийся с пробежки.
Стюарт был капитаном команды бегунов и, по мнению знатоков, находился в тройке фаворитов предстоящего забега на пять миль – и даже претендовал на первое место.
Он сел на подоконник и начал лениво отколупывать засохшую на коленях грязь. Затем он поднял глаза.
– Ро-о-осс, – сказал он, растягивая слова, как это всегда делали префекты и старосты. – Полагаю, ты осознаешь, что устроил всему Дому адскую жизнь со своей солдатчиной?
Росс ничего не ответил на это, но положил книгу на стол, аккуратно отметив место, где прервался. После паузы Стюарт продолжил:
– У Дома нет ни времени, ни желания заниматься вашей муштрой от заката до рассвета. Понятно, на наших футболистов не стоит и надеяться, но зато у нас чертовски хороший шанс в пятимильной гонке. И мы не собираемся его упускать, играя в солдатики.
Росс по-прежнему ничего не говорил, только уголки его рта подрагивали.
– Приведу тебе пример: сегодня я велел юному Мерривейлу отправляться на тренировку, а он ответил, что должен хорошенько отполировать свой штык и показать тебе, потому что вчера штык, видите ли, был ржавым. Я, конечно, сказал, что все с тобой улажу, но как я могу привести команду в приличную форму, если им постоянно будут мешать твои растреклятые штыки.
Росс наконец соизволил ответить:
– Мне жаль тебя разочаровывать, но штык Мерривейла должен быть отполирован, прежде чем он отправится на пробежку.
Стюарт был искренне поражен.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь свое чертово взводное построение важнее пятимильной гонки?! – воскликнул он.
– Ты
