Но в глазах его всегда теплились любовь и поиск того, что было утрачено. Но тюремщик, который так им завидовал, заметил, что в глазах у госпожи Елизаветы больше нет любви, а только величайшее утомление.
Как-то раз, когда тюремщик принес им пищу, Антоний снова преклонил колена, чтобы прислуживать своей возлюбленной, как он делал это прежде. И часть хлеба, который принес тюремщик, оказалась гнилой, и госпожа Елизавета отломила хорошую часть своими грязными руками и съела ее, а потом угрюмо свернулась на соломе калачиком, уставившись в стену. А Антоний съел то, что ему оставила госпожа Елизавета. И по прошествии недолгого времени эти двое, которые так любили друг друга, больше не делили ложе из соломы, и Антоний спал на сыром камне. Днем же они почти не говорили друг с другом и больше никогда не целовались. И тогда тюремщик увидел в глазах Антония дикую, растерянную печаль и попытки отыскать то, чего больше не было, а в глазах его возлюбленной росла ненависть.
Так зима сменила осень, начался новый год. Тюремщик был хром, лицо его было изрыто оспой, а рот кривился от смеха над убожеством вокруг. Он ежедневно приходил в темницу, и больше ни один мужчина не видел госпожу Елизавету, кроме Антония, ее бывшего возлюбленного. И по мере того как зима поворачивала к весне и ненависть усиливалась в глазах Елизаветы, все сильнее становилось в ней желание любви человека, который был для нее потерян. А Антоний, спавший на сырых камнях и питавшийся гнилым хлебом, был слишком слаб, чтобы выйти из своего угла, и лишь глаза его неотрывно следовали за Елизаветой, метавшейся по камере.
Однажды, когда тюремщик поставил перед ней еду, она спросила его:
– Тюремщик, скажи, я все еще красива?
А тюремщик ответил:
– Не так красивы, как в тот день, когда я увидел вас впервые, госпожа Елизавета. Ибо щеки ваши бледны, а волосы тусклые и жесткие, а ваша белая кожа покрыта грязью. Но вы все еще красивы.
– Долгие месяцы я не видела своего отражения. Дай мне взглянуть в твои глаза, чтобы увидеть, что я все еще красива.
И тюремщик приблизил свое рябое и искривленное насмешкой лицо к лицу госпожи Елизаветы, и глаза их наполнились желанием. И она запустила руки в его волосы и прижала свои груди к его груди, вот госпожа Елизавета, знавшая лишь белые руки Антония, полюбила этого тюремщика, который был уродлив и худороден. А Антоний, лежавший в своем углу под бременем лихорадки и большой цепи, которую он едва мог сдвинуть, не издал ни звука, но в глазах его была такая боль, какую редко увидишь в человеческом взоре.
И тюремщик сказал:
– Я пойду и принесу вина, и мы отпразднуем новую любовь, обретенную нами.
И они все говорили об этой новизне, как у них все устроится. И тюремщик пообещал, что она сможет покинуть камеру и жить с ним в его келье, где будет вода для нее, чтобы умыться, и чистая еда, и маленький внутренний дворик, где она сможет гулять и любоваться верхушками деревьев, которые видны оттуда. И она вскричала:
– О, любовь моя, возвращайся поскорее!
Тюремщик ушел, а она осталась с Антонием.
Антоний был слаб и обременен цепью, но боль заставила его приподняться и выбраться из угла. Ни слова не сказав, он подполз к Елизавете, своей бывшей возлюбленной, безмолвно, как мерзкие твари на стенах. И она вскочила в тревоге и попыталась убежать от него, но он схватил ее за щиколотку и повалил на пол. Руки у него были скованы тяжелой цепью, и он накинул эту цепь Елизавете на горло и коленями прижал концы, прикрепленные к кандалам на его запястьях, чтобы большие звенья вонзились ей в шею. А Елизавета, его бывшая возлюбленная, сопротивлялась, но боль придала ему сил, и он возобладал над ней. И руки ее ослабели и перестали бороться, и госпожа Елизавета умерла.
Так и застал их тюремщик, когда вернулся. Он зашелся криком, и бутыль с вином выскользнула у него из руки и разбилась на мокром полу. Он подбежал к лежащей госпоже Елизавете, и положил руку ей на грудь, и понял, что она мертва. Тогда, не сказав ни слова, он оставил ее с Антонием, захлопнул большую дверь, запер на замок и выбросил ключ в крепостной ров. И он так и не вернулся за телом Елизаветы туда, где он познал любовь.
Все это он рассказал Казарину, получившему образование в Париже, перед тем как его казнил народ Сан-Ромейро.
Эдвард великолепный
История про кровь и алкоголь, которая произошла в одном из колледжей Оксфорда
Эта история про Эдварда уже давно не дает мне покоя. Хотя с того позднего вечера, когда он отвлек меня от работы над эссе и разоткровенничался, выпив моего виски, прошло уже шесть недель, я поступил, как подобает мужчине, – никому ничего не сказал, ну или почти никому. Поскольку хороших журналистов хлебом не корми, дай только написать о несчастьях, выпавших на долю их друзей, я все больше жалел о том, что упускаю отличный материал для статьи. А после того как Энн в «обстоятельствах, о которых неудобно упоминать», рассказала мне много такого, о чем Эдвард и Поукс даже не догадываются, я чувствую, что больше не могу молчать. Я сделал все, что в моих силах, чтобы сохранить в тайне истинные имена участников событий. Смею надеяться, что хотя бы Эдвард останется неузнанным.
Чем больше я размышлял над характером Эдварда, тем невероятнее мне казалось то, что он сделал. Со стороны он не производил впечатления выдающегося студента. Почти каждый вечер в клубе «Карлтон» раздавался его голос:
– Китайский чай, подсушенный тост с маслом и бисквит для одного, пожалуйста!
Он носил твидовые или фланелевые костюмы и неизменный галстук Винчестерского колледжа. Любой инспектор университета, ни секунды не сомневаясь, признал бы в нем студента Оксфорда.
И все же Эдвард по-своему выделялся из числа тех, кто носит винчестерские галстуки и ходит в клуб «Карлтон». Несколько недель назад он убил своего профессора, мистера Кертиса. Мало кто за пределами колледжа подозревал о существовании последнего, поэтому весть о его внезапной смерти была воспринята спокойно. В конце концов, в общих интересах было не поднимать шума – единственный родственник мистера Кертиса, брат с обширной практикой в Пэнгборне, все понял, когда директор объяснил ему, что к чему. Мне кажется, в полиции вообще ничего не слышали об этом деле, а если и слышали, то
