все уже знали о случившемся. Мне новость принес мой слуга:
– Половина восьмого, сэр, и мистер Поукс убил мистера Кертиса.
Мы с Поуксом столкнулись в ванной комнате, он был бледен и очень расстроен. Я спросил его об убийстве.
– Похоже, дело очень серьезное. Помню только, что разозлился из-за какого-то газона, а потом двое укладывали меня в постель. Веселого мало. Меня же не повесят?
Я предположил, что суд ограничится лечебницей для алкоголиков. Я искренне жалел Поукса, но меня не покидала мысль, что лучше бы его куда-нибудь упрятать. В конце концов, опасно жить рядом с человеком, совершившим такое, к тому же он частенько выпивает. Я решил позавтракать в чайной «Старый дуб», где повстречал Эдварда. Он был в отличном расположении духа, что незамедлительно вызвало мою неприязнь к столь неуместному за завтраком настроению, впрочем, его невероятно занимала история об этом убийстве, которая уже вовсю обсуждалась.
Эдвард знал, что днем я почти не бываю в своих комнатах, поэтому спросил, можно ли там позаниматься, – в его комнатах случился пожар. Я ответил, что как раз собирался провести все утро у себя, и посоветовал ему пойти в Совет. С чем и удалился.
Около одиннадцати я увидел, как боковая дверь кабинета директора отворилась и из нее вышел сияющий от радости Поукс. Я позвал его к себе, и он все мне рассказал. На Поукса разговор с директором определенно подействовал ободряюще.
Он пришел к директору, одолеваемый беспокойством, приличествующим молодому дворянину, который внезапно столкнулся с перспективой повешения. С одной стороны стола сидел сам директор, а напротив него – декан. Поуксу предложили присесть. Директор сказал:
– Я пригласил вас сегодня, лорд Поукс, по крайне печальному для нас обоих, но главное – для меня, поводу. Возможно, вам уже сообщили, что вчера ночью, находясь в состоянии алкогольного опьянения, вы зашли в комнату мистера Кертиса, вашего наставника, и закололи его ножом. Полагаю, вы не станете это отрицать?
Поукс молчал.
– Это было глупо, лорд Поукс, бессмысленно и глупо, но я не собираюсь быть к вам излишне строгим, – голос директора задрожал, – мальчик мой, вы же пятнадцатый лорд Поукс, и, как я уже говорил вам раньше, мы с вами в некотором смысле родственники. Ваша двоюродная бабушка, леди Эмили Крейн, вышла замуж за моего дедушку. Учитывая ваше положение в обществе, колледж просто обязан со всей осторожностью отнестись к этому вопросу.
Поукс охотно закивал. В обществе лавочников и учителей его титул часто решал все проблемы.
– Мы с господином деканом долго беседовали и решили, что совершенно не обязательно ставить в известность органы власти, к тому же, как вы знаете, руководство университета всегда по мере своих сил сопротивлялось и препятствовало деятельности обычных судов. В данной ситуации это кажется нам особенно целесообразным, поскольку существует высокая вероятность того, что криминальный суд не вынесет столь желанного для нас оправдательного приговора. За прецедентом далеко ходить не нужно: в пятнадцатом веке один простолюдин из нашего колледжа отрубил голову казначею университета, правда, все произошло в открытом бою, и юноша перед этим сам был тяжело ранен, но в те времена нравы были суровее. Выдающийся ученый, чье место я, недостойный этой чести, занимаю сейчас, наложил на преступника штраф в размере двух пенсов, который тот должен был выплатить родственникам убитого.
Поукс просиял.
– Конечно, за прошедшие годы пенсы заметно подешевели, но мы с господином деканом произвели подсчет и решили, что вам надлежит выплатить штраф в размере тринадцати шиллингов. Стоит ли говорить, лорд Поукс, что произошедшее сильно нас огорчило. Мы верим и надеемся, что подобное больше не повторится. Скорее всего, колледж не сможет с тем же великодушием во второй раз закрыть глаза на подобное преступление. Вы свободны, лорд Поукс.
На этом разговор закончился, и окрыленный Поукс пошел праздновать счастливое избавление самым привычным для себя способом; и даже Эдвард в своей сгоревшей комнате чувствовал, что для него все кончилось благополучно.
Очень скоро в Сент-Эббсе нашелся пожилой беспутный доктор, деливший нищенское жилище с одним из служащих колледжа и перебивающийся случайными заработками в Северном Оксфорде; этого несчастного уговорили составить свидетельство о смерти, последовавшей от естественных причин. Похороны прошли быстро и почти без провожающих. Три дня директор корпел над эпитафией на древнегреческом, а на третий вечер уговорил декана перевести ее на латынь. Так кончилось это дело для Поукса и Эдварда.
Думаю, нужно добавить еще кое-что. Возможно, это незначительный эпизод, но он объясняет многое из того, что на первый взгляд кажется невероятным. Директор рассказывает своей жене Энн много разных историй, и как-то раз в минуту откровенности она поведала мне, что в ночь, когда умер мистер Кертис, она в сильном волнении вбежала к директору, своему мужу, и закричала:
– Ну за что, за что, за что ты убил его? Я ведь даже не любила его!
Увидев в комнате декана, она замолчала. Декан, будучи джентльменом, встал и попытался уйти, но директор попросил его остаться. Тогда Энн упала на колени и призналась в самых немыслимых и ужасных отношениях, которые связывали ее с мистером Кертисом.
– Думаете, мы сможем сохранить это в тайне от следствия? – спросил директор.
Декан выразил сомнение.
И в этот момент директор в полной мере осознал нерушимую силу прецедентного права, вспомнил случай с головой казначея и ощутил небывалое прежде уважение к величию почти родственных ему семей.
– Мне кажется, именно тогда он все это и придумал, – сказала Энн и зажгла свет.
Фрагменты: Ужин с прошлым
Чуть ли не первым делом Тоби сообщил мне при встрече:
– Имоджен снова в Лондоне.
Даже Тоби, для которого эта новость не могла иметь такого значения, как для всех нас, она показалась единственно важной и срочной. Для меня же она стала чем-то большим, нежели радость или боль, хотя, конечно, была и тем и другим. Эта новость стала моим избавлением от недавних воспоминаний.
На какой-то миг бар, где мы с ним стояли, застыл в оцепенении. Поручни, растрескавшееся дерево, бледный человек за ними – утратили перспективу. «Если вам нравится наше пиво – скажите об этом своим друзьям, если нет – скажите об этом нам», – громоздилось будто высеченное в камне посвящение в сан царей-жрецов в незапамятные времена… Три года или чуть более, прошедшие с того мрачного апрельского вечера, бесславно канули в далекое прошлое, и ни звука не доносилось с улицы.
Потом, почти мгновенно, машина снова заработала, и я сказал, как будто ничто не вклинивалось между его голосом и моим:
– Она была с ним?
