мелочь — если б мне больше повезло, позаботился бы о вас получше...
С этими словами он подал сторожу монету в десять крон. Незмара приставил к ноге длинную свою трубку, как ружье, и покорно поблагодарил. Даже побежал вперед открыть калитку пану советнику.
А тот остановился еще в калитке, чтобы бросить прощальный взгляд на свою виллу, в которую впервые вошел тридцать лет назад молодым счетоводом... И побледнел императорский советник: на крыше сидел жестянщик, сбивая золотые буквы обанкротившейся «фирмы». Он успел уже снять большую букву «К» перед фамилией «Уллик». Приводилась в исполнение казнь фирмы, вычеркнутой из списка коммерческих предприятий...
Что-то защекотало в носу императорского советника — нет, нет, не слезы, напротив, он легко засмеялся. И легко — лишившись всего, он стал даже как-то бодрее — шагнул прямо на клумбу перед виллой и вынул из проволочной корзинки мячик, так и лежавший там с тех пор, как фонтанчик навсегда прекратил свою неутомимую игру с ним. Уллик спрятал мячик в карман, но карман сильно оттопырился, тогда он открыл чемодан, который держал рассыльный, и втиснул мячик туда. Порадовался, что такая мысль пришла ему в голову — никакая другая памятная вещица с «Папирки» не была бы ему приятнее. Сколько раз наблюдал он из окна домашнего кабинета за шаловливой, лукавой игрой мячика со струйкой воды, которой он все время мешал вырваться прямо вверх, не боясь быть отброшенным...
Насвистывая мотивчик из «Трапезундской принцессы», шагнул императорский советник через некогда свой порог — банкрот, хотя и не злостный, но все же банкрот...
С угла еще раз оглянулся — жестянщик на крыше принялся уже за букву «У».
Уллик перестал насвистывать, подумав, что он — последний носитель этой фамилии, по крайней мере в Праге; последний потому, что от наследника этого имени пришло сегодня письмо из Нью-Йорка, извещавшее о том, что после бурного плавания он благополучно высадился на берег.
Крах акционерного общества «Турбина» произошел в значительной мере еще и оттого, что мистер Моур не выполнил своего обещания и не выкупил условленное количество акций. Правда, обещание это было дано под известным условием; однако, в силу изменившихся обстоятельств, исполнение этого условия зависело теперь исключительно от самого Моура, а он не сделал к тому никаких шагов. И вскоре не осталось ни малейших сомнений относительно того, какие шаги он сделал бы, даже если б Тинда осталась здоровой: на третий день после ее злополучного выступления в опере Моур поспешно и навсегда покинул Прагу — вместе с барышней Фафровой.
Да, да, с той самой Мальвой, и посвященные уверяют, будто барышня Фафрова уже не покидала Моура с того вагнеровского вечера; а бесстыдные сплетники распустили слух, будто нареченный жених Тончи Фафровой, учитель Никишек, ездил за беглецами в самый Триест, где и вызвал мистера Моура на дуэль по-американски, вследствие чего должен будет теперь застрелиться.
Для полноты картины следует добавить, что в Карлинский приход никогда не поступало никаких известий, по которым можно было бы судить, что отношения между барышней Фафровой и мистером Моуром как-то узаконены.
Мистер Моур потому переехал в Триест, что рассчитывал здесь скорее, чем в Праге, достичь своей цели, а именно продажи своего изобретения, запатентованного во всех странах мира и предлагающего способ спасения подводных лодок, потерявших способность своими силами всплыть на поверхность. Моур думал добиться этой цели через посредство влиятельных пражских знакомств, однако в Праге его попытки, основанные на абсолютно ошибочной информации, ни к чему не привели. То ли мистеру Моуру не удалось завязать таких знакомств, то ли влияние их оказалось совершенно никудышным. Еще он сетовал на то, что в Праге ему не предоставили такого положения в обществе, на какое он по справедливости претендовал...
Так или иначе, известно лишь одно: когда в конце недели императорский советник, распираемый разнообразными вопросами коммерческого, а также личного характера, подъехал к его резиденции, то застал там только двух телохранителей мистера Моура — чикагского пльзенца и элегантного негра, занятых привязыванием к двуколке нескольких громоздких сундуков. От них-то и узнал пан советник, что эти их труды завершают вывоз всего движимого имущества американца; на вопрос пана советника — куда именно? — они охотно, но несколько насмешливо ответили: в Триест. От дальнейших расспросов пан советник воздержался, заметив, что слуги становятся дерзкими. Он отправил в Триест письмо — от имени акционерного общества и от своего личного, — на что получил лаконичный ответ, на английском языке, из которого, с помощью своего конторщика, уразумел, что мистер Моур считает себя слишком хорошим, чтобы сделаться компаньоном сломанных турбин — или что-то в этом роде, ибо конторщик переводил с трудом. «Вот оно как, а о Тинде — ни слова!» — подумал в полном отчаянии пан советник — скандал с этой Тончей Фафровой стал уже достоянием широкой гласности.
С мистером Моуром было покончено во всех отношениях — Прага так никогда и не простила ему чисто американскую манеру, с какой он ее покинул. Манера эта сочтена всеми более неприличной, чем английская, а так как надежды «Турбины» были не единственными обманутыми им надеждами, то в Праге осталось после него нечто большее, чем несколько недобрых слов. Его так называемую резиденцию со всем оборудованием арендовал большой ресторан, который, как водится, поначалу давал великолепную прибыль.
Естественно, что когда Тинда оправилась от своей более чем трехмесячной нервной горячки и, восстановив власть над своим выздоровевшим рассудком, узнала, что, кроме Рудольфа Важки, никто о ней не осведомлялся — она уже и не упоминала о мистере Моуре.
О том, что молодой Незмара целыми днями ходил под окнами больной — она лежала у тетушки Рези, — отдавая этому занятию все время, проведенное не на реке, никто Тинде не сказал, хотя тетушка отлично видела Вацлава и частенько глубоко над этим задумывалась. Они с Манечкой каждый день разговаривали о том, что опять он был тут, опять ходил внизу этот американский секретарь...
Вена, конечно же, встретился бы с Тиндой, когда она стала выходить посидеть в сквере, если б в это же самое время сам не слег, постигнутый странным несчастным случаем.
Как-то сидел молодой Незмара в лодке, неподвижным взором уставившись на поплавок, как вдруг его что-то ударило — с плота, мчавшегося к воротам плотины. Удар сбросил Вену с лодки, как перышко — он даже вскрикнуть не успел. Еще бы — багром по голове! Но Вена не утонул, хотя пришлось ему очень плохо, ведь он даже кричать не мог. Он только старался удержаться на поверхности. В пятидесяти метрах ниже, на другой лодке, сидел его отец,
