взял?
Тш-ш. Это джулеп мистера Кэллахэна, который он там заваривал. Как по-твоему, готов?
Был бы готов, он бы его выпил.
Я так и думал.
Так а чего не поставишь на место, пусть еще дозреет, выпьем в субботу вечером.
Как прикидываешь, башку сорвет?
Саттри прикидывал, что сорвет.
Полежали в темноте.
Эй, Сат?
Чего.
Ты что делать метишь, когда откинешься?
Не знаю.
А что делал перед тем, как сел?
Ничего. Пьяный валялся.
Вокруг них подымался и опускался глубокий сип спящих.
Эй, Сат?
Спи, Джин.
К утру зарядил плотный дождь, и они никуда не выходили. Сидели кучками в тускло освещенной камере и играли в карты. В комнате было холодно, и некоторые накинули себе на плечи одеяла. Выглядели они задержанными беженцами.
В полдень колченогий сиделец принес из кухни сэндвичи. Тонкие ломтики крысиного сыра на тонких ломтиках белого хлеба. Сидельцы покупали у коридорного разносчика спичечные коробки кофе за никель, и он лил им в кружки кипяток. Хэррогейт проснулся от глубокой дремы и соскочил на пол за обедом. Сэндвич свой он запивал простой водой, съежившись на шконке и набив себе щеки. Снаружи по всей округе падал холодный серый зимний дождь. К ночи он превратится в снег.
Сэндвичи он доел и вновь принялся постукивать по кольцу, как вдруг лицо его изменилось от новой мысли. Он отложил работу, и слез на пол, и заполз под шконку Саттри. А потом выполз и вновь забрался наверх, где опять взялся за работу. Немного погодя снова слез.
К сумеркам несколько сидельцев стали поглядывать на него – понять, что происходит: самый мелкий заключенный, сидя на верхней шконке, вдруг принимался улюлюкать, как шимпанзе, а потом вновь затыкался.
Когда прозвонили в треугольник на ужин, все потянулись на выход, кроме него. От своей партии в карты оторвался Саттри и потряс его за плечо. Эй, рысак. Пошли.
Хэррогейт приподнялся, не открыв один глаз, лицо свалялось там, где он притискивался им к одеялу. Ааангх? спросил он.
Ужинать идем.
Он скинул ноги с края шконки и рухнул на пол ниц.
Саттри уже отвернулся к выходу, когда услышал удар. Посмотрел и увидел, как Хэррогейт возится на полу, вернулся и помог ему встать. Что с тобой за херня творится?
Йиигх йиигх, ответил Хэррогейт.
Срань, сказал Саттри. Тебе б лучше тут посидеть. На шконку сможешь сам забраться?
Хэррогейт оттолкнул его и наставил один глаз на дверь из камеры. Ам ам, сказал он.
Ебила ты чокнутый. Ты ж даже идти не в состоянии.
Хэррогейт двинулся по косому полу, скверно кренясь. Остальные сидельцы сбились у дверей, выходили по двое и спускались по лестнице.
Смари, кто идет.
Что с ним такое?
Похоже, одна нога выросла длиннее другой.
Хэррогейт врезался в угол нар, и его отнесло прочь.
Будь я проклят, если сельский мыш не нажрался хуже черта.
Зенки-то будто дырки в снегу проссал кто.
Его повело в их сторону, словно не туда запущенного андроида. Один поймал его за рукав.
На ужин идешь, Сельский Мыш?
А то ж, блядь, ответил Сельский Мыш.
В очереди его прикрывали, поддерживая прямо, защищая от охраны. Помощник повара, грузивший ему тарелку, взглянул ему в лицо, вероятно, потому, что оно всего одно в очереди проходило на уменьшенной высоте. Обосраться и не жить, сказал он.
Жопу на кон поставь, ответил Хэррогейт, основательно подмигивая.
Они переместились в столовку. Хэррогейт переступил скамью, не удержал равновесия и сделал шаг назад. Поднял ногу попробовать еще разок. Один сиделец схватил его за ногу и стянул ее на пол, поймал его накренившуюся тарелку и дернул его на скамью так, чтоб сел с ним рядом.
Хи хи, произнес Хэррогейт.
Кто-то пнул его под столом. Он присмотрелся к окружающим лицам в поисках виновного. Черные в ряд за столом напротив, похоже, уже про него что-то разнюхали, а потому пялились и щерились.
Хэррогейт черпанул ложку фасоли и толкнул ее в сторону своей челюсти. Кое-что свалилось ему по переду. Он поискал упавшее. Принялся ловить фасоль ложкой у себя с колен. Несколько охранников наблюдали. Он с трудом держался на лавке. Его шатало из стороны в сторону. Охранник во главе стола – мужик по фамилии Уилсон – подошел взглянуть получше. Хэррогейт почуял, как тот над ним остановился, и повернулся глянуть, при этом завалившись на сидельца рядом. Уилсон взглянул в это худое лицо, теперь зеленоватое. Хэррогейт вновь повернулся к еде, одной рукой держась за край стола.
Этот человек пьян, проговорил Уилсон.
Где-то дальше по столу кто-то пробормотал: Бля буду, – и по столовке пронеслась рябь смешочков. Уилсон зыркнул. Так, ладно, сказал он. Хватит. Ты. Встать.
Хэррогейт отложил ложку, еще раз схватился за стол и встал. Но поскольку лавка не отодвигалась от стола, он остался в чем-то вроде полуприседа, наконец потерял равновесие и снова сел. Теперь, сидя, повернулся и попробовал перебросить ногу через лавку, подняв ее за отворот штанины, а одним локтем упершись в свою тарелку с едой.
Лязг и скрежет ложек стихли совсем. Единственным звуком во всей столовке был Хэррогейт, старавшийся высвободиться из-за стола. Уилсон стоял над ним, как знахарь над паралитиком. Пока он и впрямь не поднялся раскорякой над лавкой и с рукава его не закапала кукуруза под белым соусом. Ик, сказал он.
Что? с угрозой произнес Уилсон.
Сельский мыш закрыл глаза, рыгнул, снова их открыл. Тошно, сказал он. Он пытался поднять другую ногу. Сиделец рядом посмотрел на него снизу вверх и откинулся подальше. Хэррогейта мотнуло, шея его как-то цыпляче дернулась, и он облевал Уилсону ботинки.
Сидельцы по обе стороны от Хэррогейта повскакивали. Возникла колотушка Уилсона. Он смотрел на ботинки. Он не верил своим глазам. На Хэррогейте нарисовался ужас. Он ухватился за стол, ошалело озираясь, зоб ему раздуло. Заметил свою тарелку. Наклонился к ней. Наблевал на стол.
Мерзкий гаденыш, заверещал Уилсон. Он мелко дергал ботинками, стараясь стряхнуть с них блевотину. Сидельцы напротив Хэррогейта встали из-за стола и наблюдали за сельским мышем с благоговейным страхом. Хэррогейт посмотрел на них слезящимися глазами и выдавил самомалейшую чернозубую ухмылку, а потом его стошнило опять.
Его не видели десять дней. Затем однажды утром, когда все тянулись через кухню со своими тарелками, вот он, застенчиво ухмыляется, черпаком вываливает подливу им на хлебцы. За спиной у него, в пару на бидоне с сигаретой во рту сидел Рыжий Кэллахэн. Где Слассер, никто не спрашивал.
Тем вечером, когда вошли с работ, он, должно быть, принимал душ в кухонной
