В период одиночества настройщик справлялся сам: хозяева пианино навещали его, возили к себе, помогали в магазинах и по дому. Он чувствовал, что превращается в обузу для людей и знал, что Виолет этого не одобрила бы. Не понравилось бы ей и то, как рушится без нее все, ею выстроенное. Она так гордилась, когда он играл на органе в церкви Св. Кальмана. "Только не бросай," - прошептала она незадолго до того, как прошептать свои уже последние слова, и с тех пор он ходил в церковь один. Их роман с Белл начался в воскресенье, почти через два года после того, как Виолет не стало.
Тогда, давно, поняв, что отвергнута, Белл так и не смогла побороть обиду, становившуюся с годами только еще горше; она была уверена, что гораздо красивее Виолет, и что его слепота стала карой не только для него, но и для нее тоже. Чем иначе, кроме наказания, можно назвать мрак, в котором он жил? И чем, если не наказанием, стало то, что из-за этого мрака оказалась ненужной ее красота? Но ни он, ни она не совершали грехов, за которые следовало бы карать, и они могли бы стать замечательной парой она и Оуэн Дромгольд. Наоборот, достанься ее красота человеку, который о ней не подозревал, это могло бы стать самой высокой жертвой.
Злая судьба не переставала над нею насмехаться, и только поэтому Белл так и не вышла замуж. Она работала в мастерской, помогала сначала отцу, потом брату:
заполняла квитанции на часы, которые им приносили ремонтировать, или записывала тексты, которые посетители просили выгравировать на спортивных трофеях. Она раскладывала на прилавке зажигалки, стеклянную посуду и барометры - популярные свадебные подарки, - или, для особо торжественных случаев, недорогую бижутерию; самыми хлопотными были для нее предрождественские недели. Со временем часы стали требовать только смены батареек, поэтому подарочный отдел лавки заметно расширился. Но годы шли, а в городе так и не нашлось мужчины, который мог бы сравниться с тем, кого она когда-то для себя выбрала.
Белл родилась и выросла в том же доме, где располагалась мастерская, и когда та перешла к брату, она осталась жить, где жила. У брата появились дети, но места хватало всем, и на ее работу тоже никто не претендовал. Много времени отнимали куры, которых она разводила на заднем дворе: эту обязанность возложили на Белл, как только ей исполнилось десять лет, и с тех пор никто не подумал ее заменить.
Так она и жила - былая обида стала частью ее натуры и постепенно превратила в обычную домашнюю тетушку. Обида не уходила из ее глаз и даже, как отмечали люди, придавала еще большее очарование ее красоте. Когда у нее начался роман с человеком, однажды ее отвергшим, брат и золовка решили, что она совершает ошибку, но ничего не сказали, только, посмеиваясь, спросили, заберет ли она с собою кур.
В то воскресенье, пока другие прихожане постепенно расходились, они разговорились о чем-то на на церковном кладбище. "Пойдем, я покажу тебе могилы,"
- сказал он и направился в сторону часовни, безошибочно находя дорогу, уверенно ступая по траве и ощупывая пальцами надгробия. Это бабушка со стороны отца, сказал он, и Белл вдруг тоже захотелось не смотреть на выдолбленные в камне буквы, а потрогать их руками. Оба прекрасно понимали, что, расходясь по домам, прихожане наверняка отметили задержавщуюся среди могил пару. Он проделывал пешком путь от дома до церкви и обратно каждое воскресенье с тех пор, как умерла Виолет, если только не шел дождь - в этом случае человек, возивший в церковь престарелую миссис Партил, захватывал и его тоже. "Хочешь погулять, Белл?" - предложил он после того, как они отошли от могил. Она сказала, что хочет.
Став женой настройщика, Белл не взяла с собой кур. Она сказала, что кур с нее хватит. Но потом пожалела, потому что чем бы она ни занялась в принадлежавшем когда-то Виолет доме, она постоянно чувствовала, что задолго до нее Виолет делала то же самое. Она резала мясо для жаркого тем же ножом и на той же доске, которой пользовалась Виолет, стояла в кухне под той же лампой, и чувствовала себя чем-то вторичным. Терла морковку на терке, надеясь, что Виолет резала ее ножом. Купила новые деревянные ложки, потому что старые рассохлись, и их пришлось выбросить. Перекрасила лестничные перила. Покрасила дверь на улицу, хотя ее почти никогда не открывали. Выкинула годовую подшивку женских журналов, которую нашла в стенном шкафу.Выбросила сковородку, потому что сочла, что пользоваться ею негигиенично. Заказала новые плитки для кухонного пола. Однако, она аккуратно прополола цветник во дворе, чтобы кто-нибудь, случайно зайдя в гости, не сказал, будто она его запустила.
Перед Белл постоянно вставала одна и та же проблема: что сменить, а что оставить. Будет ли уступкой Виолет то, что она ухаживает за ее цветами? Будет ли мелочным выбросить сковородку и три деревянные ложки? Что бы Белл ни делала, потом ее всегда терзали сомнения. Во всем раздражающе присутствовала Виолет - та, какой стала в последние годы: грузная, седая, с маленькими глазками на располневшем лице. А невидящий муж, которого делили между собой две женщины, играл на скрипке в соседней комнате и не подозревал, что его первая жена плохо одевалась, что она растолстела и стала неуклюжей, что неаккуратно готовила. Белл пережила ее, она делала то, что ему нужно, пользовалась всем, что принадлежало другой женщине, спала в ее спальне и водила ее машину - этого было более чем достаточно. Время шло, и Белл стало казаться, что это едва ли не все, что он хотел. Он получил обратно то, к чему привык за сорок лет брака.
Через год после свадьбы, когда они доедали, не выходя из машины, ланч, он спросил:
- Это не слишком для тебя тяжело?
- Что тяжело, Оуэн?
- Ездить по округе. Водить меня по домам. Сидеть и слушать.
- Нет, не тяжело.
- Я очень тебе признателен.
- Тут нет ничего особенного.
- В то воскресенье я знал, что ты в церкви. Я чувствовал запах твоих духов. Я был за органом, но все равно чувствовал.
- Я никогда не забуду то воскресенье.
- Я полюбил тебя, когда ты согласилась посмотреть могилы.
- Я полюбила тебя намного раньше.
- Я не хочу утомлять тебя этими пианино. Я могу оставить их, ты знаешь.
Он бы пошел на это, подумала она. Он мало что может дать женщине, вспомнила она его недавние слова, слепец, доживающий свой век. Он признался, что когда в первый раз захотел на ней жениться, два месяца не решался об этом заговорить, зная лучше ее, на что она обречет себя, если скажет да. "Как сейчас выглядит Белл?" - спросил он Виолет несколько лет тому назад, и Виолет сперва ничего не ответила. Потом сказала: "Белл по-прежнему похожа на девочку".
- Я не хочу, чтобы ты бросал работу. Ни в коем случае, Оуэн.
- У тебя золотое сердце. И не говори, что в этом нет ничего особенного.
- Это мне тоже много дает. Больше, чем за всю мою жизнь. Все эти улицы и дома, в которых я никогда не была. Городки, в которых я тоже не была. Люди, которых не знала. То, что раньше было недоступно.
Слово выскользнуло, но это не имело значения. Он не признался, что понял смысл сказанного ею, потому что это было не в его правилах. Через некоторое время после того воскресенья, когда они узнали друг друга поближе, он проговорился, что часто думал о ней раньше: представлял, как она заворачивает покупки в мастерской - однажды она упаковывала для него часы, купленные Виолет на день рождения. Он думал о том, как она закрывает по вечерам в мастерской ставни и подымается наверх, чтобы провести вечер с родственниками. Когда они поженились, она рассказала ему другое: почти вся ее жизнь прошла или в одиночестве, или в обществе кур. "Умеет одеваться," - добавила Виолет после того, как сказала, что отвергнутая им женщина, все еще похожа на девочку.
У них не было ничего похожего на свадебное путешествие, но несколько месяцев спустя, рассудив, что поездка все же не будет для Белл слишком тяжелой, он отправился с нею на морской курорт, где они с Виолет несколько раз проводили по неделе. Они поселились в том же пансионате "Сан-Суси", гуляли по длинной пустой набережной и по тропинкам, где, запрыгивая на камни и скрываясь в траве, скакали жаворонки. Они загорали среди дюн под осенним солнцем.
- Ты это очень хорошо придумал, - улыбнулась ему Белл: она знала, что он хотел видеть ее счастливой.
- Поможет нам пережить зиму, Белл.
Она понимала, что ему нелегко это далось. Он не знал других мест, только поэтому они и приехали сюда, и он чувствовал заранее, какое душевное напряжение от него потребуется. Она читала на его лице стоицизм, с которым он переносил это ради нее. В глубине души он чувствовал, что, прогуливаясь вдоль моря и вдыхая запах водорослей, на самом деле совершает измену. В пансионате переговаривались те же голоса, которые слышала Виолет. Для Виолет по побережью разносился запах жимолости. Именно Виолет впервые сказала, что неделя под осенним солнцем поможет им пережить зиму: он вспомнил об этом через секунду после того, как произнес те же слова.
