- Ты это очень хорошо придумал, - улыбнулась ему Белл: она знала, что он хотел видеть ее счастливой.
- Поможет нам пережить зиму, Белл.
Она понимала, что ему нелегко это далось. Он не знал других мест, только поэтому они и приехали сюда, и он чувствовал заранее, какое душевное напряжение от него потребуется. Она читала на его лице стоицизм, с которым он переносил это ради нее. В глубине души он чувствовал, что, прогуливаясь вдоль моря и вдыхая запах водорослей, на самом деле совершает измену. В пансионате переговаривались те же голоса, которые слышала Виолет. Для Виолет по побережью разносился запах жимолости. Именно Виолет впервые сказала, что неделя под осенним солнцем поможет им пережить зиму: он вспомнил об этом через секунду после того, как произнес те же слова.
- Я знаю, что мы сделаем, - сказал он, - как только вернемся домой, купим тебе телевизор.
- Ох, но:
Они шли мимо маяка. Он не предлагал купить телевизор Виолет, потому что Виолет наверняка бы сказала, что ей ни к чему еще одна забота. Он все равно будет стоять без дела, возразила бы она, и там все равно показывают одни глупости.
- Ты очень добр, - вместо этого сказала Белл.
- А, брось.
Они подошли к маяку поближе, и в окне появился смотритель.
- Минутку, - откликнулся тот, и пока открывал дверь, успел догадаться, что жена человека, которую он когда-то хорошо знал, умерла. - Это очень тяжело, - сказал он после того, как были упомянуты смерть и второй брак. Разлили виски, и хотя об этом не было сказано ни слова, Белл почувствовала, что три бокала подняты в ее честь. В пансионат они возвращались под дождем; это был последний вечер их отпуска.
- Как раз для зимы, - сказал он, когда назавтра сквозь все тот же дождь Белл вела машину домой. - Я про телевизор.
Его привезли и поставили возле кухни, в маленькой комнатке, которую почему-то называли кабинетом. Там уже раньше стояло радио. А через три дня вслед за телевизором, в доме появился маленький черный овчаренок, от которого хотел избавиться один из фермеров потому, что пес боялся овец. Собака стала ее, и быстро научилась откликаться на зов. Белл ее кормила. Она приучила ее ездить с ними на машине. Она назвала собаку Мэджи, и та быстро привыкла к этому имени.
Но несмотря на собаку и телевизор, несмотря на все изменения в доме, несмотря на уверенность, что любима, и на многократно повторяемые слова о том, как она добра, ничего для Белл не изменилось. Женщина, которая так долго держала за руку ее мужа, которая вводила его в двери домов, где он вдыхал новую жизнь в старые пианино, продолжала существовать. Не как надоедливое привидение или непрощающий укор, а так, словно часть ее самой осталась в человеке, которого любила.
Чуткий к тому, на что другие не обрашали внимания, Оуэн Дромгольд понимал, что мучает его жену. И она это знала. Именно поэтому он сказал тогда, что согласен бросить работу, поэтому, вопреки ощущению измены, повез ее на их с Виолет курорт, поэтому появился телевизор и овчаренок. Он понял, зачем она переложила плитки на кухонном полу. Поднимая за нее бокал в обществе человека, знавшего Виолет, он делал это и для нее, и для себя. Он гордился, когда сидел с нею в столовой приморского пансионата или в ресторане Моли.
Белл постоянно напоминала себе об этом. Она заставляла себя вспоминать бутылку "Джона Джеймисона", извлеченную из шкафа на том маяке, и голоса в курортном пансионате. Он делал для нее все, что мог, его искренняя привязанность к ней была во всем, за что бы он ни взялся. Но Виолет рассказала бы ему, какие листья на деревьях были за тем поворотом. Виолет сообщила бы, что начинается прилив, или, наоборот, отлив. Белл слишком поздно это поняла. Виолет была глазами слепца. Виолет не оставила ей воздуха для дыхания.
Однажды, возвращаясь от самого далекого своего клиента, у которого Белл ни разу до того не была, он спросил:
- Ты когда-нибудь видела такую мрачную комнату? Это, наверное, из-за картины.
Белл с трудом разворачивалась, собираясь проехать через ворота, которые когда-то, тридцать лет назад, построили слишком узкими.
- Мрачную? - переспросила Белл, выводя машину, словно по руслу реки и стараясь протиснуться между рытвин и ухабов.
- Мы все время думали, что наверное они специально наклеили эти темные обои, чтобы подходили к картине.
Белл ничего не ответила. Она вывела "воксхолл" на асфальтовую дорогу и теперь ехала сквозь болота. Разумеется, в комнате, где стояло пианино миссис Гренахан, она видела картину: Мадонна с младенцем, Святой Иосиф, Святая Катерина с лилией в руке, нимбы над головами Девы и Иисуса. Картина была написана в тускло-коричневых тонах, и еще над камином и на углу полки стояли статуи. Миссис Гренанхан принесла им в эту маленькую меланхолическую комнату чаю с бисквитами, говорила она при этом полушепотом, словно боясь потревожить святое место.
- Что еще за картина? - спросила Белл, не поворачивая головы, хотя могла бы, потому что встречных машин не было, да и дорога шла по болотам очень прямо.
- Неужели ее там нет? Библейская картина, на стене.
- Наверное, сняли.
Белл поехала быстрее. Она сказала, что на дорогу выскочила лиса, и стоит сейчас слева на обочине.
- Хочешь, остановимся, и ты посмотришь?
- Нет, нет, она уже убежала. А кто играл на пианино, дочь миссис Гренанхан?
- Да. И она не видела дочку уже несколько лет. Мы думали, что девочка не показывается из-за этой картины. А что сейчас висит на стене?
- Ничего, просто ободранные обои, - сказала Белл и добавила: - Там еще фотография дочери над камином.
Несколько дней спустя, когда он, вспомнив об одной из сестер Миенского монастыря, заметил, что щеки у той красные, как спелое яблоко, Белл сказала, что монахиня сегодня как раз была бледная, а лицо ее похудело и осунулось.
- Наверно, заболела, - добавила она.
В конце концов, Белл, решительно не заботясь о том, что подумают люди, повыдергивала во дворе цветы Виолет и засеяла клумбу травой. Она сообщила мужу о переменах в гараже Досси: вместо "Ессо" над ним теперь красовалась вывеска "Тексако". Она подробно описала рекламный знак Тексако: большую красную звезду, и то, как расположены буквы в словах. Она избегала останавливаться у гаража Досси, на случай, если ему вдруг придет в голову спросить хозяина, что сталось с "Ессо". "Ну, я бы не сказала, что он чисто серебряный, - заметила Белл по поводу павлина в Барнагормском имении. Если бы его как следует вычистили, то он, наверное, оказался бы медным." На диванах, стоящих на лестничной площадке, появились новые покрывала с вышитыми букетами разноцветных хризантем. "Ну нет, я бы не сказала, что он тощий, - заметила она по поводу фотографии своего свекра.
- Крепкое лицо, я бы сказала." У школьной учительницы, чьи зубы были описаны когда-то как щербатые, появились во рту протезы, так что у нее теперь весьма представительная улыбка. Время, похоже, смыло ярко-белую краску с фасада дома МакКирдов, и он теперь скорее серый. "Незабудковые, сказала однажды Белл о горах, когда солнце окрасило их в этот цвет. - Тебе трудно это представить." И никогда больше в доме настройщика пианино не говорилось, что синева гор похожа на бледную синеву дыма.
Оуэн Дромгольд касался пальцами стволов деревьев. Он мог сказать, чем различаются очертания их листьев. Он мог отличить колючки дрока от куманики. Он распознавал птиц по голосам, собак по лаю и кошек по тому, как они терлись о его ноги. У него были буквы на могильных плитах, клавиши органа, скрипка. Он видел красный цвет - цвет ягод на пасхальных трапезах. Он чувствовал запах лаванды и тимьяна.
Все это невозможно было у него отобрать. И не имело значения, что за ночь набалдашники на кухонном буфете вдруг поменяли цвет. Неважно, что китайский абажур, оказался с трещиной, а он об этом не знал. Какая разница, ведь царапины появляются на том, что по сути своей призрачно, как сон.
Женщина, которую он выбрал когда-то себе в жены, неряшливо одевалась: из молчания и движений воздуха - больше, чем из слов, - он теперь знал об этом. Ее седые волосы в беспорядке болтались по плечам, а спина горбилась. Он смотрел со стороны и видел двух старых людей, уже прошедших свой круг гораздо старше тех, кем они были в годы не знавшего возраста счастья. Она не обидела бы и мухи, она была недостойна ревности - но как же трудно его новой жене чувствовать на себе отблеск того счастья, принять вызов той простоты. Он отдал себя двум женщинам - и не смог забрать обратно ни у первой, ни у второй.
Дома, в которых он настраивал пианино, превратились в свою противоположность.
Жемчуг на шее старой миссис Пуррил стал опаловым, бледное лицо станционного чиновника из Килиата покрылось веснушками, дубы по дороге в Охил были на самом деле буками. "Конечно, конечно," - поспешно соглашался Оуэн Дромгольд, и это было справедливо, он должен был соглашаться. Белл никогда ничего не требовала, она понимала, что любые требования разрушат все, что создавалось. Белл победит, в конце концов, как всегда побеждает жизнь. И это тоже было справедливо, потому что тогда, раньше, победила Виолет, и именно ей достались лучшие годы.
