[1] "Мы держались того мнения, что обманывать искусно, не вполне скрывая правду, человека столь двуличного, как Наполеон, значило совершать поступок не только не предосудительный, а, напротив, достойный похвалы". Эскоикис, стр. 124.
ГЛАВА XLIII
Заглянем на минуту в покои Тюильрийского дворца, где решались судьбы Европы. Испанская война знаменует собой начало ослабления могущества Наполеона и вместе с тем начало заката его гения. Благополучие мало-помалу изменило и испортило его характер. Он впал в ту ошибку, что чрезмерно восхищался своими успехами и недостаточно презирал королей, своих собратьев. Он упивался отравой лести. Он утвердился в мысли, что для него не существует непосильных предприятий. Он уже не мог переносить противоречия; вскоре малейшее возражение стало им восприниматься как дерзость и к тому же еще как глупость. Так как он неудачно выбирал себе помощников, то обычно увенчивались успехом только те его предприятия, которыми он руководил лично. Вскоре его министрам пришлось делать вид, что они лишь раболепно излагают его мысли. Люди действительно даровитые отказались от своих должностей или, втайне над ними насмехаясь[1], стали притворяться, что разучились думать. В наш век подлинное дарование не может не сочетаться со взглядами хоть сколько-нибудь либеральными; Наполеон сам является тому примером, и это считается самым тяжким из его преступлений.
[1] Например, граф Реаль.
ГЛАВА XLIV
УПРАВЛЕНИЕ
У императора было двенадцать министров[1] и свыше сорока членов Государственного совета, представлявших ему доклады о делах, которые он поручал их рассмотрению. Министрам и начальникам особых ведомств были подчинены сто двадцать префектов. Каждый министр четыре или пять раз в неделю представлял Наполеону от шестидесяти до восьмидесяти проектов декретов; каждый из этих проектов подробно излагался в докладе, который министр читал императору. По менее важным делам император давал свое одобрение пометкою на полях докладов. Все декреты, подписанные императором, передавались министрами герцогу Бассанскому, который оставлял у себя оригиналы, а министрам отсылал копии за своей подписью. Когда император находился в походе или путешествовал, те из министров, которые не сопровождали его, посылали свои портфели герцогу Бассанскому, а тот представлял его величеству декреты и читал ему доклады. Нетрудно установить причину влияния этого герцога, который первоначально был простым секретарем, а затем мало-помалу добился того, что стал значиться в списке высших сановников империи, непосредственно за министрами, хотя не имел собственного ведомства. Герцог Бассанский был всемогущ среди министров и префектов, испытывавших перед ним страх. Никто не мог повлиять на Наполеона в тех делах, которые ему были понятны. Поэтому все его декреты организационного порядка, все то, что, если можно так выразиться, относилось к области чистого разума, свидетельствовало о выдающемся даровании. Но в тех случаях, когда надо было располагать точными сведениями, Наполеона - если министр того ведомства, к которому данный вопрос относился, действовал в согласии с государственным секретарем - обманывали при первом же докладе по этому вопросу, а он из гордости и лени потом не менял своего решения. Что касается назначения должностных лиц, то здесь Наполеон исходил из общих правил, основанных на чрезвычайном презрении к человечеству. Казалось, он говорил себе: "Когда речь идет о людях, которых я лично не знаю, то я меньше буду обманут, если буду судить о них по их мундиру, позволяющему мне зачислить их в определенную категорию, чем если стану полагаться на отзывы министров". Нелепейшие назначения были делом вполне обычным. Желая приучить к почтительности народ, по природе насмешливый и остроумный, он упразднил светский разговор. Отныне узнавать людей, состоявших у него па службе, он мог только по каким-нибудь особым успехам или по докладам министров. Уезжая после путешествия по Голландии из этой страны, он с презабавным простодушием сказал: "Плохо здесь у нас обстоит дело по части префектов".
[1] В 1810 году это были: герцоги Масский, Кадорский, Фельтрский, Гаэтский, Отрантский, Монталиве, Молльен, Сессак, Декрес, Биго-Преамене и герцог Бассанский. Впоследствии к их числу прибавился еще министр торговли Сюсси.
ГЛАВА XLV
Тринадцать с половиной лет непрерывных успехов привели Александра Великого почти к безумию. Удача, длившаяся ровно столько же времени, вызвала такое же безумие у Наполеона. Вся разница в том, что македонский герой имел счастье умереть вовремя. Какая великая слава сохранилась бы за Наполеоном - завоевателем, если бы пушечное ядро сразило его в вечер сражения под Москвой! Англия и то, что писалось в этой стране, могли предотвратить безумие современного нам героя. К несчастью для него, меры, которые он, негодуя на английскую прессу, принимал против нее, выполнялись слишком усердно. В настоящее время эта пресса, столь ненавистная ему, является единственным его утешением. В 1808 году, вследствие изменений, которые гордость, в продолжение восьми лет не встречавшая противодействия, и корономания произвели в гениальной натуре Наполеона, оказалось, что из двенадцати его министров по меньшей мере восемь были посредственнейшие люди, единственная заслуга которых заключалась в том, что они изнуряли себя работой. Герцог Бассанский, пользовавшийся огромным влиянием во всех делах, кроме военных, человек учтивый и обходительный в светских салонах, в рабочем кабинете обнаруживал свое полное ничтожество. Он не только сам не питал великих замыслов, но и не понимал их у других. Все неизбежно мельчало в его мышлении. У него было ровно столько таланта, сколько требуется для журналистики, - с этого занятия он начал в Париже свою карьеру. Правда, должность, им занимаемая, обязывала его день и ночь находиться при властелине. Человек с твердой волей не мог бы терпеливо сносить переменчивый прав и гневные вспышки императора, и, как бы искусно он ни соблюдал этикет, выражение его лица раздражало бы монарха. Герцог Бассанский назначал всех префектов Франции. Он требовал от них лишь одного таланта - умения извлекать из населения требуемые средства, не возбуждая громкого ропота. Несчастные префекты, исполненные тщеславия, изнемогавшие от работы, тратившие все свое жалованье на представительство, которое поглощало огромные средства, каждое утро, раскрывая "Moniteur", дрожали от страха при мысли, что найдут в нем приказ о своей отставке. Одним из испытаннейших способов угодить начальству для них являлось уничтожение последних искр общественного мнения, в те времена, как и ныне, именовавшегося якобинством.
ГЛАВА XLVI
ЕЩЕ ОБ УПРАВЛЕНИИ
В 1811 году одна маленькая сельская община задумала использовать некоторое количество булыжника, стоимостью в шестьдесят франков, забракованного инженером, руководившим постройкой шоссейной дороги. Понадобилось четырнадцать заключений префекта, су-префекта, инженера и министра. В результате величайших усилий и самых настойчивых хлопот требуемое разрешение было получено через одиннадцать месяцев после того, как ходатайство было подано. Но к тому времени рабочие, строившие дорогу, уже использовали этот булыжник для засыпки каких-то ям. Мелкий чиновник, неизбежно невежественный, получающий от правительства жалованье и корпящий над бумагами в уголке министерской канцелярии, разрешает в Париже, за двести лье от сельской общины, дело, которое трое деревенских выборных за два часа уладили бы наилучшим образом. Факты, столь очевидные и повторявшиеся по пятьсот раз в день, не могли оставаться незамеченными. Но главной задачей было принизить гражданина, и особенности же не давать французам что-либо обсуждать сообща, по гнусному обычаю, усвоенному ими во времена якобинства[1]. Не будь этих мелочных предосторожностей, пожалуй, снова появилось бы то чудовище, к которому все правительства, последовательно сменявшие друг друга и эксплуатировавшие Францию, питали одинаковую ненависть и о котором я уже говорил: я имею в виду общественное мнение. Легко понять причину той огромной работы, от которой погибали министры Наполеона. Париж притязал на то, чтобы распоряжаться всем без исключения во Франции. Все дела, вершившиеся в стране, приходилось поручать людям, которые, будь они даже орлами, неизбежно были в них несведущи[2]. Нельзя не отметить, что образ жизни чиновника естественно приводит к полному его отупению. Поступив на службу в канцелярию, он свои старания обращает по преимуществу на то, чтобы выработать красивый почерк и сноровку в употреблении сандарака. В дальнейшем весь характер его деятельности заставляет его постоянно подменять содержание видимостью. Если ему удается раз навсегда приобрести внушительную осанку, ему больше не о чем беспокоиться. Личные интересы всегда побуждают его отдавать предпочтение человеку, говорящему о вещах, которых не видел. Будучи одновременно свидетелем и жертвой самых мерзких интриг, чиновник сочетает пороки придворного быта со всеми дурными навыками, присущими нищете, в которой он прозябает на протяжении двух третей своей жизни. Таковы были те люди, которым император предоставил Францию; но он мог презирать их. Император хотел, чтобы Францией управляли мелкие чиновники, получающие тысячу двести франков жалованья в год. Чиновник составлял проект, а министр из тщеславия проводил его. Нам могут дать представление об этой эпохе счета поставщиков, снабжавших министерства бумагой; они достигали колоссальных цифр. Столь же, если не более, характерно огромное количество ненужной и по необходимости плохой работы, которую выполняли несчастные министры и бедняги префекты. Так, например, одна из главных обязанностей префектов заключалась в том, что они собственноручно писали все донесения, даже все копии одного и того же донесения, отправляемые в Париж, в различные министерства. Чем больше времени они тратили на подобную работу, тем больше все дела во вверенных им департаментах приходили в упадок. Лучше всего дело обстояло в Майниском департаменте, префект которого, Жан Дебри, открыто высмеивал бюрократов, сидевших в министерстве.
