Свобода, с которой человек говорит об интимной жизни -- своей и своих героев, -- тоже не в последнюю очередь показатель раскрепощенности мышления. И если Генри Миллер не выстраивал, подобно Оруэллу, Хаксли и Кестлеру, антиутопических моделей "светлого будущего", обреченного стать кошмарным настоящим, то сама его эпатирующая этико-социальная "неангажированность" казалась вызовом не только пуритански ориентированным лицам и институтам его заокеанской родины, но и блюстителям "самой передовой" и "единственно верной" социалистической морали.
И все-таки Генри Миллеру в России, хоть и с многолетним запозданием, но повезло. Повезло с момента, когда журнал "Иностранная литература" опубликовал в 1990 году перевод его первого и, быть может, самого дерзкого, самого шокирующего романа "Тропик Рака" -- первой части автобиографической трилогии, написанной в парижской эмиграции в 30-е годы. (Вторую и третью части трилогии -- романы "Черная весна", 1933, опубликован в 1936, и "Тропик Козерога", 1938, опубликован в 1939 году, -- читатель, будем надеяться, уже обнаружил под обложкой этой книги.)
Повезло, ибо публикация перевода "Тропика Рака" (ныне, включая многочисленные книжные издания, он разошелся в рекордном тираже, приближающемуся к миллиону экземпляров) совпала -- и стала значимым фактором -- в решительной переоценке ценностей, не обошедшей стороной и многие явления и имена в современных литературе и искусстве.
Говоря попросту: роман Г. Миллера читали уже несравненно более свободные люди, нежели их сверстники десять--двадцать лет назад. Читали незашоренными глазами, сами избирая для себя в авторском взгляде на жизнь
745
и авторской индивидуальной образно-поэтической системе, сознательно ориентированной на непривычность, ломку установившихся стереотипов близкое, приемлемое, созвучное и отметая чуждое и непонятное.
Можно сказать, что Генри Миллеру вообще крупно повезло в сравнении со многими его собратьями по перу и тем более -- по бунтарски-анархическому духу. Ровесник Михаила Булгакова и Осипа Мандельштама, он родился в год смерти одного из своих кумиров -- великого французского поэта-символиста Артюра Рембо, дебютировал в литературе в середине десятилетия, когда звезда Булгакова и Мандельштама уже начала закатываться под "гниющим солнцем" (метафора самого Г. Миллера) тоталитарного сталинского режима, пережил с грехом пополам роковое военное десятилетие и, в начале 60-х, удостоился в столь мало отзывчивой к плодам его творчества и "гения" (опять же миллеровское определение собственного таланта, не раз скользящее по страницам его книг) Америке официальных лавров, был даже избран в Национальную академию искусств и литературы, снискал определенное материальное благополучие и умер в 1980 году, чуть-чуть не дожив до 90-летнего юбилея.
Один современный поэт завершал свое стихотворение горько-грустноватым назиданием: "Жить в России надобно долго..." Добавлю от себя: не только в России. Тот же Рембо умер в нищете и безвестности в 37 лет, а на долю еще одного из миллеровских кумиров и учителей -- англичанина Дэвида Герберта Лоуренса (у нас приобрел широкую известность его роман "Любовник леди Чаттерли", 1928) -- выпало неполных 45. Так что поразительная жизнестойкость -- одно из самых примечательных свойств, присущих миллеровскому лирическому герою, -- не подвела и создателя, отмерив ему редкий по продолжительности и творческой насыщенности жизненный срок. Но в конечном счете не это главное.
Главное -- в жизнестойкости обширного миллеровского наследия, отмеченного удивительным разнообразием жанровых форм и в то же время -- редким постоянством тематики, этико-философской структуры и поэтической образности. Главное -- в озадачивающей многозначности его произведений, которые могут быть прочтены и как лирическая пикареска (современная разновидность восходящего к эпохе Возрождения "плутовского романа"), и как своеобразная разновидность сатирико-бытового романа нравов (или, как называл его прародитель этого жанра Бальзак, "физиологического очерка"), и, на ином уровне, как один из новаторских вариантов философского романа XX столе
746
тия, числящего в ряду своих представителей, наряду с Кафкой, Джойсом и Прустом, Сартра и Камю, Кобо Абэ и Кэндзабуро Оэ, Уильяма Голдинга и Джона Фаулза, Макса Фриша и Фридриха Дюрренматта. Одним словом, романа экзистенциального.
Трудно поверить, что все это может сочетаться в пределах одной и той же художнической индивидуальности. А ведь Генри Миллер был не только прозаиком, но и одаренным графиком. Неплохо играл на рояле, тонко разбирался в искусстве театра и кино. Дал мозаичную, но в своем роде уникальную картину насыщенной художественной жизни во Франции первой трети нашего века в многочисленных очерках и эссе, составивших больше двух десятков томов. (Два из них -- о влиянии на него психоанализа и ряда крупных писателей XIX--XX веков -- можно прочитать в этом сборнике. А с более масштабным опытом Г. Миллера в области литературной критики -- эссе "Время убийц. Этюд о Рембо", 1946, не так давно познакомила читателя та же "Иностранная литература", 1992, No 10.)
Относительно же своих учителей в жизни и в искусстве он сам высказался исчерпывающе -- в "Черной весне", да и в ряде других произведений. Это титаны Возрождения:
Боккаччо, Данте и особенно Рабле. Люди универсальных талантов и дарований. Художники редкостно цельного мировосприятия и, как правило, убежденные оптимисты.
Оптимист ли Миллер, не знаю; на этот счет могут быть разные мнения. Но вот относительно его универсальности у меня сомнений нет ни малейших. Я бы даже сказал, что, вкупе с его, во многом восходящей к сюрреализму, образностью, именно широта философского мышления прозаика может поначалу поставить в тупик не слишком привыкшего задумываться над книгой и заложенными в ней уроками читателя.
Но что, спрашивается, поделать, если сама эпоха, которую мы переживаем, властно требует от нас переоценки ценностей -- идеологических, культурных, собственно эстетических?
И тут самое время задуматься о мировоззренческих уроках лирической прозы американского автора, подчас -- скажем, в некоторых главах "Тропика Козерога", на страницах отдельных новелл и эссе, а ярче всего, на мой взгляд -- в финальных главах "Черной весны" -- перерастающей в философскую поэзию, вызывающую в памяти лучшие произведения, например, Фридриха Ницше.
В чем заключаются эти уроки -- тем более для людей, не без ощутимых духовных потерь переживших упадок и
747
крах казавшейся незыблемой "мировой системы социализма", а ныне испытывающих ощутимые сомнения и в перспективности утверждающегося на территории демократической России' жизнеустройства, название которому, судя по всему, еще не успели придумать?
"Жить с иллюзией или по ту сторону иллюзий? -- вот в чем вопрос", -формулирует эту мировоззренческую дилемму XX столетия Г. Миллер. До тех пор, пока в человеке вера в общественный строй, эстетический канон, даже в неведомое всемогущее существо, управляющее нашими помыслами и поступками, будет преобладать над верой в самого себя, со всеми изъянами и недостатками своей природы, этот человек не будет до конца свободен. Не правда ли, актуально?
Или другое: скользящая во всех книгах Г. Миллера идея космополитичности как естественного (и по многим параметрам превосходящего существующий, отмеченный национальными границами, подчинением индивидуальной человеческой воли государственной идее и т. п.) порядка вещей. У Миллера, отдадим ему справедливость, никогда не было типичного для многих его соотечественников культа американского образа жизни как оптимального во всех жизненных ситуациях. Наоборот, именно в процветающей Америке он провидит эмбрионы вселенской болезни, порабощающей человечество. Человеком Европы аттестует себя американский художник, успевший, прежде чем стать писателем, сменить несколько десятков профессий -- от рассыльного, библиотекаря и музыканта в кинотеатре до начальника отдела кадров в транснациональной компании "Вестерн Юнион". Но даже в отношении горячо любимого Парижа и парижан (а эта сторона творчества Миллера -- одна из самых ярких и художественно выразительных) не питает он излишних иллюзий, видя в своих друзьях, знакомых, случайных спутниках, а чаще спутницах, не только привлекательные, но и хищные, порой отталкивающие черты.
Что уж говорить о проявлениях воинственного национализма и шовинизма, находящих порою экстремальные формы и в том климате углубляющегося разобщения, в котором мы пребываем сегодня. Скептически относящийся к формам организованного социального протеста, в этом отношении Генри Миллер поистине бескомпромиссен. Вчитайтесь в великолепный эпизод повести "Тихие дни в Клиши", рисующий посещение автором и его другом "арианизированного" кафе в предвоенном Люксембурге, -- и вам все станет ясно. Включая то, заслуживающее упоминания, обстоятельство, что и со своими родителями
