по чистой случайности вы нанесете вред кому-нибудь из нас, то вам придется столкнуться с миллионом матерей.
Вид у Терри был настолько ошарашенный и возмущенный, что мы с Джеффом тотчас же рассмеялись, а Моадин тем временем продолжала:
— По-моему, вы не до конца понимаете ситуацию. Вы всего лишь мужчины, трое мужчин в стране, населенной одними матерями или теми, кто ими станет. Для нас материнство означает нечто такое, чего я не могу обнаружить ни в одной из стран, о которых вы нам рассказываете. Вот ты говорил, — повернулась она к Джеффу, — о Братстве Людей как о высоком идеале, но даже оно, как я могу судить, далеко от практического воплощения.
Джефф довольно грустно кивнул.
— Очень далеко… — согласился он.
— У нас здесь Материнский Союз, воплощенный в полной мере, — продолжала она. — Ничего, кроме изначальной сестринской общины и куда более высокоразвитой и сплоченной в социальном развитии общности.
Дети в нашей стране являются средоточием всех помыслов. Каждый новый шаг в будущее всегда рассматривается с точки зрения влияния на них и на народ в целом. Понимаете, мы все матери, — повторила она, словно этим было сказано все.
— Не понимаю, почему эта убежденность, разделяемая всеми женщинами, содержит риск для нас, — не унимался Терри. — Ты хочешь сказать, что они станут защищать детей от нападения. Конечно. Любая мать так себя поведет. Но мы не дикари, сударыня моя, мы не собираемся обижать ничьих детей.
Наставницы переглянулись и легонько покачали головами, но тут Зава повернулась к Джеффу и попросила его нас убедить, пояснив, что он вроде бы понимает это глубже нас. Что он и попытался сделать.
Теперь я все понимаю, по крайней мере очень многое, но на это у меня ушло много времени и напряженных раздумий.
В их понимании материнство означало следующее.
Они начали с довольно высокой ступени общественного развития, где-то с уровня Древнего Египта или Греции. Затем пережили потерю всей культуры патриархата и сначала полагали, что вместе с ней исчезли все прежние достижения и защищенность. Потом у них развилась способность к девственному размножению. А позже, поскольку от этого зависело благополучие их детей, начала претворяться в жизнь идея наиболее полной и всеобъемлющей согласованности действий.
Отлично помню, как долго Терри распинался о явном единомыслии этих женщин — наиболее яркой особенности всей их культуры.
— Это невозможно! — упирался он. — Женщины не способны объединять усилия, это противоречит самой природе.
Когда же мы приводили ему в пример неопровержимые факты, он отмахивался:
— Чушь! — Или: — Да что все эти ваши факты, говорю же вам — этого быть не может.
Нам никогда не удавалось осадить его и заставить замолчать, пока Джефф не привел пример перепончатокрылых насекомых.
— «Пойди к муравью, ленивец» [2], и чему-нибудь научись! — торжественно провозгласил он. — Разве у них отсутствует согласованность? Тут не поспоришь. Эта страна похожа на огромный муравейник, а тебе известно, что муравейник есть не что иное, как питомник. А как насчет пчел? Разве у них не получается объединять усилия и любить друг друга?
«Как весенние птицы любят напевать, Так и пчелы любят свою мать».
Именно так писал знаменитый Генри Констебль [3]. Вот покажи мне сообщество самцов — птиц, насекомых или млекопитающих, — где царила бы такая же слаженность, а? Или одну из наших стран с патриархальным укладом, где люди бы так же трудились во имя общего блага? Говорю тебе, что женщины — это прирожденные со-трудницы!
Терри пришлось узнать многое из того, чего он не хотел узнавать.
Но вернемся к моему краткому историческому анализу.
Они наладили тесное сотрудничество в интересах детей. Для наилучшего выполнения работ им, конечно же, приходилось специализироваться: детям наряду с матерями были нужны пряхи и ткачихи, крестьянки и садовницы, плотницы и каменщицы.
Затем началось заселение земель. Когда каждые тридцать лет население увеличивается в пять раз, оно вскоре переполняет пределы страны, особенно такой небольшой. Женщины очень скоро избавились от травоядного скота; последними, как я полагаю, исчезли овцы. К тому же они разработали систему интенсивного земледелия, превосходящую все, о чем мне доводилось слышать, и все леса засадили исключительно плодоносными деревьями.
Однако, несмотря на все усилия, они столкнулись с острой проблемой «переизбытка населения». Места становилось все меньше, что неизбежно сопровождалось падением уровня жизни.
И как же женщины с этим справились?
Не с помощью «борьбы за существование», результатом которой стало бы появление агрессивно настроенной массы темных и забитых людей, пытающихся опередить друг друга. Немногие ненадолго забрались бы на самый верх, топча толпы себе подобных, появилось бы обреченное на безнадежное существование «дно», состоящее из бедняков и дегенератов, исчезли бы мир и покой вместе с возможностью развивать в людях лучшие качества.
Они также не принялись совершать хищнические набеги, чтобы отнять у кого-то еще земли или продовольствия для поддержания своих мятежных жителей.
Вовсе нет. Они собрали совет и хорошенько все обдумали. Мыслили они очень ясно и четко. Они заявили: «Мы приложим все усилия к тому, чтобы народ нашей страны жил при наиболее достижимом уровне спокойствия, удобств и физического здоровья, при этом гармонично развиваясь. Таковыми мы сделаем всех людей».
Вот так. Понимаете, они были матерями. Не в нашем понимании, производящими неуправляемое и непроизвольное деторождение, вынужденными заполнять и переполнять свою страну и все соседние, а затем видеть, как их дети страдают, грешат и погибают в безумной борьбе друг с другом. Но в понимании своей бытности высокосознательными творцами народа. Материнская любовь являлась для них не животной страстью, чистым «инстинктом», всецело личностным чувством, она стала Религией.
Она включала в себя безграничное чувство единения сестер, сплоченную общность в достижении единой цели, что нам было так трудно понять. И общность эта была национальной, расовой, человеческой — даже не знаю, как ее охарактеризовать.
