- Что это? - спросил я.
- Это мое убежище. Нравится?
- Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь.
- Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду уезжать отсюда, я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко всякому, кто мог бы получить в ней то же самое. Я очень привязалась к вещам, некоторые из них я люблю как живые. Это называется фетишизмом, но меня не пугает это слово. Пусть называется как угодно, но мне так нравится. А у вас есть любимые вещи?
- Нет, впрочем, есть, - и я вспомнил карты и туз червей.
- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало. Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять разговор, я переменил тему.
- Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу невыразимое очарование. Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись, ответила:
- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком много желающих на земле иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон?
- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?
- Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она поднялась с пуфа и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она быстро отрезала длинный локон у виска.
- Нате! - она бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебряные змейки, рассыпались передо мной. Я бережно подобрал их и положил в портсигар. А она причесалась, протерла лицо и руки духами и села на свое место.
- Почему вы такой робкий и молчаливый?
- Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим и никак не могу придти в себя.
- Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои портреты?
- Она подошла к шкафчику с книгами и вытащила оттуда целую кипу, - вот я во Франции на конкурсе красоты -Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании... А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву.
- Получилось?
- Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала при мне. Салина выбрала из кучи один красочный журнал и показала его мне. На обложке фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками, в черных волосах пламенем горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорези черной бархатной маски просвечивали искорками зрачки глаз.
- Узнаете, кто это?
- Наверное, вы.
- Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в Майами, там было много почтенных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом сказала она, любуясь своей фотографией, - Но все остальные были потрясены экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них смешно было смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении слизывал пот с моего плеча во время танца. Я очень люблю, когда на меня смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым телом, они всем телом начинают трепетать от плотского возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как плоть в плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие минуты еще больше раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем. Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно шепча:
- Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью, сковали себя навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной назвали пороком. Ах, люди, люди, - вырвалось у нее. Она встала с дивана и подошла к окну.
Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым, уткнулся в журналы.
- Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она, - Там было скучно, а здесь еще скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его никому не нужной целомудренностью и лживой нравственностью, а в душе у нее зловонный букет такого порока и разврата, что кажется, она сплошная багровая дыра, в которую чуть ли не каждый раз вниз головой бросаются мужчины. А эти безобразные псы, жаждущие вина и оргии, в минуты потрясения вдруг начинают громко вещать о морали, о нравственности, пренебрежительно говорить - шлюха, с которой вчера извивался в постели, вкушая сладости, которых ему никто, кроме женщин, не даст... Вы смотрите, в каких условиях мы живем, почему юбки должны быть до колен, а не ниже и не выше, почему я могу оголить почти всю грудь, но только не соски? Почему я на пляже могу ходить голая, а по городу обязательно одеваться с головы до ног? Чушь какая-то. Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы здесь и мне неудобно уже это делать, если вы не отвернетесь. Ну, что же вы молчите? Ответьте мне.
- Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия ничего сказать не могу. У меня это с кровью матери, еще из утробы. Мы, немцы, высоко ценим целомудрие и нравственность, для нас это не просто слова, а культура жизни.
- Ах, вы мелете чепуху! - перебила она меня, раздраженно отмахиваясь, Мы... Немцы... У вас не меньше проституток, чем во Франции, вы тоже толпами лезете смотреть голое ревю и печатаете миллионами порнографические фотокарточки, - теребя свой шелковый платок, она прошлась по комнате и подсела ко мне, - А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет шокирующей развязности американцев, нет культурной учтивости швейцарцев и раболепной лести арабов. Салина сидела так близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее ног. Задумчиво уставившись в пространство, она молчала.
- Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями? -спросил я ее, как-то бессознательно опуская руку на ее колено. Она вздрогнула, как под ударом электрического тока, взглянула на меня, отодвинулась.
- Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, - и как бы извиняясь, добавила, Я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее лекарство. Идите, и если Карл еще не уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне хотелось ее избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое самолюбие было растоптано ее острым изящным каблучком, и это требовало отмщения. Я сдержал свой порыв ярости, вяло пожал ее холодную руку и вышел. Проходя в дверь, я незаметно отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась довольно приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем кусте. Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я подошел к беседке и отыскал свою щель. В полумраке я едва различил фигуру Салины. Она сидела все на том же месте и в той же позе. Прошла минута, две, три. Она нетерпеливо взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы, подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на место в шкаф, она посмотрела на часы и принялась расхаживать по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг остановилась, с минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и осталась только в очень маленьких трусиках, которые блестящей ленточкой прикрывали низ живота, она стала осторожно растирать оголенные груди, любовно разглядывая себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая позу и, наконец, затихла.
- Это она так ждет Карла, - мелькнула у меня мысль, от которой мне стало не по себе.
- Я для нее плохое лекарство, что она хотела этим сказать? Я стоял в смятении, не зная, что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а возвращаться к ней сейчас я не решался. Меня колотила нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы успокоиться, я решил пройтись по аллее и выкурить сигарету. Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я испугался, а вдруг она ушла. И теперь у меня не было никакой возможности ее увидеть. Но я сразу сообразил, что она не могла никак уйти незаметно для меня, так как я шел по той дорожке, которая вела к дому. Я решил войти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь что будет. Темнота придавала мне смелости. Как только я вошел, Салина, очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично зазвенели пружины.
- Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца содрагал меня, как порыв ветра осину. Судя по молчаливому ответу, уже громче и с издевкой Салина сказала:
- Это опять вы?
- Да, я.
- Зачем вы пришли? Я вас не приглашала.
- Я пришел сказать, что Карл уехал.
- Да! А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это ужасное событие?
- Нет, я никого ни о чем не спрашивал, - разозленный ее тоном, грубо ответил я, - И вообще, я вам не посыльный, если вам нужен Карл, идите и ищите его сами. Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался.
- Вас очень рассердила моя просьба? - уже более дружелюбно спросила она.
- Я совсем не думала, что этим вас обижу. Извините меня, я звонила Карлу и он действительно собирался уехать. У него очень важные дела, но он сказал, что вас он не видел, хотя разговор мой состоялся через семь минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы теперь меня извините, я хочу спать. Это единственная возможность скоротать скучную ночь. Спокойной ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от нее, меня как будто приковали к ней невидимой цепью. Я стал в уме поносить ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я только еще более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь. Динь-динь-динь - дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи. Я стоял в угрюмом оцепенении и мрачно соображал: что делать? Мелькнула мысль броситься к ней и умолять о прощении, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы я мог ее видеть. Теперь даже ее издевки казались мне малыми по сравнению с этим пренебрежительным молчанием. Созерцание ее стройного свежего тела доставляло мне почти плотское наслаждение. О! Чтобы хоть раз взглянуть на нее! Мне хотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой чернильной тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем не проявляла своего внимания ко мне, будто меня не было. Я тяжело вздохнул.
