Услышав шаги возвращающейся Ямы, я начал невнимательно дочитывать, мне почему-то не хотелось, чтобы она застала меня за этим, я даже боялся, что она войдет и застанет меня согнувшимся у шкафа. Но я , хотя уже почти не читая, только когда Яма взялась за ручку двери, быстро разогнулся, отвернулся от надписи и принял другое выражение.
Яма не могла видеть, как я отпрянул от надписи. Она вошла с легкой улыбкой, и чуть не опрокинула вермишель, так и стоявшую на полу у двери.
Но этого не произошло.
Она принесла молотый перец и еще какую-то приправку в пакетике. Я знал, что вермишель сварена без соли, потому что нигде нельзя было найти. Такое глухое время, даже для майского общежития.
Я почувствовал голод. Теперь можно было запереться и есть вермишель. "Асыка не придет?"- спросил я, уверенный, что уже нет. Яма сказала, что Асыка сказала, если через 10 минут ее не будет, есть без нее.
10 минут еще не прошло, но все равно можно было запереться. Асыка, если придет, постучится, по шагам Асыку можно было узнать.
Теперь мы сели вокруг вермишели, можно было за стол, но стульев все равно нет, черт, и вилок нет. Яма забыла взять в комнате, пока искала еще что-нибудь из еды, а я, пока был один, и не вспомнил про вилки.
Вермишель остыла, но и такой она вызывала аппетит.
Яма стала посыпать вермишель сверху перцем, и сразу стало страшно весело, и чувство голода тоже стало веселым, и хотя вермишель была холодной и несоленой, предвкушение, что мы сейчас будем ее есть, вызывало радость. Яма боялась переперчить и, оставив перец, взялась за приправу. Ее она не жалела, потому что казалось, что вермишель от этого будет только вкусней, потому что ей, холодной и несоленой, "нечего терять".
Я то послушно и влюбленно смотрел на Яму, то весело и голодно на вермишель. Мне и в голову не приходило помешать Яме что-то делать с вермишелью. А Яма увлеклась, и в озорном азарте засыпала вермишель так, что ее не было видно из-под приправы.
Я любовался происходящим между Ямой и вермишелью, чувствуя, что не могу разделить ее озорства, в моем отношении ко всему было как будто что- то каменное.
А Яма все так же смотрела на меня и сыпала, сыпала... Приправа кончилась - и это еще больше обрадовало Яму.
Теперь мы сидели вокруг засыпанной вермишели и радовались, не зная еще, как ее есть.
Когда же я первый, наверное, как мужчина, запустил в нее руку - вермишель оказалась абсолютно несъедобной, даже для нас.
Яма, во-первых, переперчила, а приправа на вкус была совсем сеном.
И хотя вермишель под приправой была плотно слипшись, я, пробуя, все перемешал, теперь приправу было уже не высыпать, тем более перец.
Все оказалось несъедобным. Я даже выложил обратно то, что захватил себе в рот, пробуя. Яма все это время весело наблюдала за мной. Я дал свое заключение и, "на всякий случай", предложил Яме. Яма с доверием помотала головой.
Оставалось только отправить вермишель подальше, чтобы она не напоминала о себе. Чтобы выбросить, нужно было выходить из подсобки, а этого смертельно не хотелось
Я поставил ее под стол. Потом открыл один из шкафчиков и убрал ее туда, оглянувшись на Яму, не отрываясь весело смотревшую на меня.
С прекращением вермишели голод почти кончился.
Мы остались в подсобке одни, уже без вермишели.
До этого я только целовался с Ямой, хотя уже не в первый раз запирался с ней в подсобке.
Мы сидели на полу, и так же, сидя на полу, стали приближаться друг к другу. Расстоянье между нами было совсем небольшим, но мы как будто не торопились. Яма слегка развела ноги, и из-под халата появились ее белые трусики. Я, не глядя на Яму, протянул руку и прикоснулся к ее груди. Глаза Ямы были опущены. Хотя я не смотрел на нее. Я думал о том, что у Ямы еще недавно был мужчина, который ей изменял... но я об этом не думал.
Яма как будто чего-то ждала, а я как будто на что-то не решался, и поэтому тоже как будто чего-то ждал.
Я отвел глаза и остановился на какой-то надписи, ища опоры. Промелькнули Пушкин с Македонским, я посмотрел на Яму, все так же опустившую глаза, и еще приблизился к ней. Теперь мы сидели, перекрестив ноги, моя рука дотрагивалась до ее груди, ее дыхания не было слышно.
Прошло еще некоторое время. Мы выключили свет и все так же сидели на полу друг напротив друга. Приходила Асыка и постучалась. Мы замерли. Асыка видела, что свет не горит, на всякий случай тихо постучалась еще раз и ушла.
Шаги Асыки замерли по коридору, а мы все так же сидели молча и недвижно.
Когда Яма решительно встала, у меня похолодело внутри. Я тоже встал и обнял ее.
Яма обняла меня.
Я видел, что она смотрит на меня, но в темноте не было видно выражения ее лица.
Яма! - сказал я, что не отпускаю ее. Но знал, что если она захочет, все равно уйдет.
Яма свободно высвободилась из объятий и сказала: "Жди меня здесь".
У меня похолодело внутри и внизу живота оттого, что случилось то, чего я хотел.
Я выпустил Яму в коридор и заперся за ней. В коридоре уже совсем никого не было. Ни звука во всем общежитии, только слышно как Яма тихотихо шла к своей комнате.
В возбуждении я стоял не двигаясь и к чему-то прислушиваясь.
Яма уже зашла к себе.
Ничего не было слышно ни в общежитии, ни на улице, откуда падал в окно фиолетовый свет фонаря, и на секунду я представил себе, что Яма просто обманула меня и я прожду ее сколько угодно - но это была невероятная и просто глупая мысль.
Но на мгновение она доставила мне облегченье.
Яма вернулась со свернутым матрасом. Я впустил ее и заперся. Голода уже не было и в помине, и спать не хотелось.
Неплохо было бы выпить, но не было даже поесть. Вермишель не задержалась в памяти.
Было не по себе, потому что предстояло что-то серьезное, но возбуждение куда-то проходило. Поэтому делалось еще не по себее и приходилось распаляться. Пока не было Ямы, я представлял себе, что вместо нее приходит... кто бы мог придти вместо нее?.. Другая, в которую я был влюблен до Ямы. И если бы она пришла сюда и оказалась всецело в моей власти. И я бы обнял ее, а она меня, потому что ей ничего больше не оставалось бы в моем воображении.
Но возбуждение не вернулось, оставляя только вялое ноющее чувство.
Яма наклонилась вместе с матрасом и раскатала его на полу где пришлось, стоя в три погибели. И возбуждение вернулось.
Из-под халата перегнувшейся пополам Ямы мелькнули трусики.
Приготовив постель, Яма быстро скинула халатик, стянула трусики и обернувшись ко мне, а может просто в темноту, нырнула под простыню.
Я вяло разделся и лег.
Мне казалось, что мы смотрим в окно, как будто заглядывая за край, откуда светился фонарь.
Я ждал, когда наступит возбуждение, а у меня только холодело и вяло ныло.
Яма лежала, потом повернулась ко мне и стала меня ласкать.
Гошку
Чего такого в Машке? Баба как баба. А подошел поближе - цветы из головы растут. "Ты что,- спрашиваешь,ohuela?" Смотрит, не врубитца. А из-за жопы у нее павлин выглядывает. Павлин-мавлин!
Машка живет в Машкиногорье. А оттуда - все видать. А туда - только в телескопы. Задрала юбку, хвостом во все стороны, а как ни метишь, хрен ей до жопы стрельнешь.
А жопа у Машки с пол машкиной горы. Горы трещат - Машка шевельнулась. А почешется - искры.
А что цветы из головы растут, так хорошо, что не из жопы.
Машкин дом
Машкин дом начинается с бочки. У дома на асфальтовой тропинке к телескопу зеленеет бочка на колесах. Зеленая бочка для поливки.
Вокруг Машкина дома расположены телескопы. Их видно издалека из рывками вползающей в машкину горку машинки. Далеко забредешь, спустишься в самую низь, все равно какой-нибудь телескоп.
По телескопам легко отыскать Машкин дом.
Машкин дом начинается с веранды. Сперва веранда была просто крыльцом, два крыльца, машкино и мамино-машкино, мамино-нелино.
Когда-то на нелином крыльце только складывали дрова для камина. Но навалили лежанку, разложили шезлонг, выставили чайный столик, кофейный стулик.
С веранды в нелин дворик три ступеньки. С утра первым вскрадывается по ступенькам крым-солнышко.
Раньше машкино крыльцо было так себе крылечко. Даже белье еле сохлось, все солнышко с нелиного крыльца. Первыми завелись стулики для курения. Первый стулик от игрушечного мебельного набора, другой чурбантабурет. Сперва чурбан был на нелином крыльце, не сидеть, дрова для камина колоть, а поколешь, то и посидишь.
Машкино крыльцо остеклили.
В Машкин дом три двери. Дверь первая на машкину веранду, вторая на нелину, а третья дверь, дверь-зверь, через парадную, заколочена. В первую машкины гости, во вторую нелины, а в третью только кости собаке выбрасывают в дырку.
Три двери и три стороны. На все четыре из него не выйдешь.
Зверь-Машка, тюлень-неля и кот-икотыч.
Звери в двери, кони в окна. Одно окно на кухне. На окне поднос с маслятами. Вокруг домика под кустиками, прямо во дворике растут маслята. С самого утра в окно выглянул - маслята. Первой проснулась Неля и не ленится за маслятами. Набрала полподола и на поднос. А проснется Машка, зажарит и сожрет. А у остальных вся надежда раньше Машки проснуться и самим маслята слопать. Знают, любит Машка поспать, но и поесть.
