действительно возникло из-за какого-то нелепого избытка таких вещей в среде священников прошлого, то, полагаю, мы сеем семена будущих пустословий, от которых наши потомки еще успеют устать. Вероятно, когда-нибудь слово «образование» будет казаться таким же устаревшим и бессмысленным, каким слово «оправдание» кажется в пуританском мировоззрении. Гиббон считал ужасно забавным, что люди спорили из-за разницы между Homoousion и Homoiousion [143]. Придет время, когда кто-то будет еще громче смеяться при мысли, что люди протестовали против религиозного образования, а также против светского образования; что выдающиеся и влиятельные люди фактически осуждали школы за преподавание веры, а также за то, что они не учат вере. Два греческих слова у Гиббона очень похожи; но на самом деле они означают совершенно разные вещи. «Вера» и «кредо» не похожи друг на друга, но они означают одно и то же. [144]
Прочитав бесчисленное количество газетных статей об образовании, и даже написав многие из них, и выслушав оглушительные и неопределенные дискуссии, происходящие вокруг меня почти с самого рождения, о том, была ли религия частью образования, была ли гигиена необходима в образовании, был ли милитаризм несовместим с истинным образованием, я, естественно, много размышлял о предмете спора, и мне стыдно признавать, что я довольно поздно разглядел главный факт.
Конечно, главный факт заключается в том, что образования не существует. Его не существует в том смысле, в каком существуют теология или военное дело. «Теология» – такое же слово, как «геология», военное дело – прежде всего дело: эти науки могут быть здравыми или нет в качестве хобби, но они имеют дело с камнями и котелками, с вполне определенными вещами. Но «образование» – не такое слово, как «геология» или «котлы». «Образование» – такое слово, как «наследственность» или «трансформация»: это не предмет, а метод. Оно должно означать передачу определенных фактов, взглядов или качеств младшему из наших детей. Это могут быть самые тривиальные факты, самые нелепые взгляды или самые омерзительные качества, но если они передаются от одного поколения к другому, то они относятся к сфере образования. Образование – не что-то вроде теологии, оно не выше и не ниже ее, оно просто не попадает в ту же категорию терминов. Теология и образование имеют такое же отношение друг к другу, как любовное письмо и почтовое отделение. Мистер Феджин был столь же склонен к учительству, как и доктор Стронг [145], и более практичен. Образование всегда что-то передает – возможно, яд. Образование – это предание, а предание, о чем говорит сам звук этого слова, может обернуться предательством.
Эта первая истина откровенно банальна, но она так упорно игнорируется в наших политических рассуждениях, что требует пояснения. В маленьком доме маленького мальчика, сына мелкого ремесленника, учат завтракать, принимать лекарства, любить свою страну, молиться и носить воскресную одежду. Очевидно, Феджин, если бы он нашел такого мальчика, научил бы его пить джин, лгать, предавать свою страну, богохульствовать и носить фальшивые бакенбарды. Но при этом мистер Солт-вегетарианец [146] отменил бы мальчику завтрак; миссис Эдди может выбросить его лекарство; граф Толстой упрекал бы его за любовь к своей стране; мистер Блэтчфорд не позволил бы ему молиться, а мистер Эдвард Карпентер [147] теоретически осудит воскресную одежду и, возможно, всякую одежду. Я не защищаю ни одну из этих передовых точек зрения, даже точку зрения Феджина. Но я все-таки задаюсь вопросом, чтó в результате их общих усилий сделалось с абстрактной сущностью, называемой образованием. Обычно считается, будто ремесленник дает образование плюс учит христианству; мистер Солт дает образование плюс учит вегетарианству; Феджин дает образование плюс учит преступать закон. На самом деле между этими учителями нет ничего общего, кроме того, что все они учат. Короче говоря, единственное, что их объединяет, – это то, что, по их собственному утверждению, им не нравится: общая идея авторитета. Странно, что люди говорят об отделении догмы от образования. Догма – это на самом деле единственное, что нельзя отделить от образования. Это и есть образование. Недогматичный учитель – это всего лишь учитель, который не учит.
Расхожее заблуждение состоит в том, будто с помощью образования мы можем дать людям то, чего сами не имеем. Услышав, как люди об этом говорят, можно подумать, что существует какая-то волшебная химия, с помощью которой из тщательно продуманного сочетания диетических блюд, ванн, дыхательных упражнений, свежего воздуха и рисования мы можем случайно произвести что-то великолепное и даже создать то, что не можем вообразить. У этих страниц, конечно, нет другой цели, кроме как напомнить, что мы не можем создать ничего хорошего, пока не задумаем это. Странно, что люди, которые в вопросе наследственности так угрюмо привязаны к законам природы, в вопросе влияния внешней среды, кажется, почти верят в чудо. Они настаивают на том, что ничего, кроме того, что уже было у родителей, не может передаться детям. Но они почему-то думают, что в головы детей могут попасть идеи, которых не было ни в головах их родителей, ни где-либо еще.
В связи с этим поднялся глупый и злой крик, типичный для такой неразберихи. Я имею в виду крик «Спасите детей». Это, конечно, часть той современной болезненности, которая призывает обращаться к государству (которое должно быть домом для человека) как к своего рода отчаянному средству во время паники. Этот трепещущий от ужаса оппортунизм также становится источником социалистических и других идей. Они хотят собрать и разделить всю пищу, подобно тому, как люди поступали во время голода, а также отделить детей от родителей, как иногда приходится делать при кораблекрушении. Кажется, им никогда не приходило в голову, что сейчас человеческое сообщество, быть может, не находится в состоянии голода или кораблекрушения. Этот крик «Спасите детей» заключает в себе чудовищный намек, что отцов спасти невозможно, другими словами, что многие миллионы взрослых, здравомыслящих, ответственных и самодостаточных европейцев должны рассматриваться как грязь или мусор и быть исключены из обсуждения; их называют алкоголиками, потому что они пьют в трактирах, а не в частных домах; их называют бездельниками, потому что никто не знает, как обеспечить их работой; их называют тупицами, если они все еще придерживаются условностей; их называют бродягами, если они все еще любят свободу. Я всецело настаиваю на том, что если вы не можете спасти отцов, то не сможете спасти и детей: в настоящее время мы не можем спасти других, потому что не можем спасти себя. Мы не можем воспитать граждан, если мы не граждане, мы
