Я сейчас пойду в конюшню.
Скоро они сидели в коляске, Альберт в качестве кучера на козлах. На углу одной из улиц Верагут попросил его остановиться и, поблагодарив, простился.
– Спасибо. Ты сделал успехи и хорошо справляешься с лошадьми. Ну, до свидания, я вернусь пешком.
Он быстро пошел по пышущей зноем улице. Врач жил в тихой, аристократической части города, где в это время дня нельзя было встретить ни души. Только телега с поливальной бочкой сонно плелась по дороге, да за ней бежали два маленьких мальчика, подставляя руки под тонкий дождь капель и со смехом брызгая друг другу в раскрасневшиеся личики. Из открытого окна какого-то дома доносились вялые, монотонные упражнения на рояле. Верагут всегда питал глубокое отвращение к неоживленным улицам, в особенности летом: они напоминали ему молодые годы, когда он жил на таких улицах в дешевых, скучных комнатах с запахом кофе и кухни на лестнице и с видом на слуховые окна, вешалки для выбивания ковров и до курьеза маленькие сады.
В коридоре среди больших ковров и картин в золотых рамах чуть пахло лекарствами. Молодая горничная в длинном белоснежном, как у сиделок, переднике взяла у него карточку. Она ввела его сначала в приемную, где в обитых плюшем креслах тихо и уныло сидели, уткнувшись в газеты, несколько женщин и один мужчина, а затем, по его просьбе, в другую комнату, где на полу большими, перевязанными веревочкой пачками были сложены в кучу выпуски специального медицинского журнала за много лет. Он едва успел здесь немного осмотреться, как девушка опять вошла и ввела его в кабинет врача.
И вот он сидит в большом кожаном кресле среди сверкающей чистоты, во всей этой атмосфере суровой планомерности, а напротив, за письменным столом, выпрямившись, сидит маленький врач; в высокой комнате тихо, только блестящие стенные часы из стекла и меди звонко отбивают такт.
– Да, ваш мальчик мне не нравится, милый маэстро. Не замечали ли вы в нем уже давно признаков нездоровья, например, головных болей, усталости, нежелания играть и тому подобное? Только в самое последнее время? А такая чувствительность у него давно? К шуму и яркому свету? К запахам? Ах, вот как! Он не мог переносить запаха красок в мастерской? Да, это согласуется со всем остальным.
Он спрашивал много, и Верагут отвечал в каком-то легком отупении, с боязливым вниманием прислушиваясь к каждому вопросу и втайне восхищаясь их осторожной и точной постановкой.
Вопросы начали становиться все реже, и, наконец, наступила продолжительная пауза. Тишина нависла в комнате, точно туча, лишь тонкое пронзительное тиканье маленьких кокетливых часов нарушало ее.
Верагут отер пот со лба. Он чувствовал, что настало время узнать правду, а так как врач сидел, как каменный, и молчал, его охватил болезненный, парализующий страх. Он вертел головой, точно воротник давил его, и не мог произнести ни слова.
– Неужели же это так опасно? – наконец, вырвалось у него.
Врач повернул к нему желтое, утомленное лицо, посмотрел на него бледным взглядом и кивнул головой.
– Да, к сожалению. Очень опасно, господин Верагут.
Он продолжал внимательно и выжидательно смотреть на него. Художник побледнел, и руки его опустились. Твердое, костлявое лицо приняло выражение слабости и беспомощности, рот потерял свои твердые очертания, а глаза блуждали, не видя. Затем губы искривились и слегка задрожали, а веки опустились на глаза, как будто он готов был лишиться чувств. Врач наблюдал и ждал. И вот рот художника принял обычное выражение, усилие воли вернуло жизнь глазам, только глубокая бледность осталась. Врач понял, что художник готов его слушать.
– Что же это, доктор? Говорите все, вам незачем щадить меня. Вы ведь не думаете, что Пьер умрет?
Врач придвинул свой стул немного ближе. Он говорил совсем тихо, но резко и отчетливо.
– Этого никто не может сказать. Но если я не ошибаюсь, мальчик очень опасно болен.
Верагут посмотрел ему в глаза.
– Он умрет? Я хочу знать, думаете ли вы, что он умрет. Поймите, я хочу это знать.
Художник, сам того не сознавая, встал и как бы с угрозой сделал шаг вперед. Врач положил ему руку на плечо, он вздрогнул и, точно устыдившись, опять упал в кресло.
– Так говорить нельзя, – начал врач, – Жизнь и смерть не в наших руках; нам, врачам, самим жизнь ежедневно преподносит сюрпризы в этом отношении. Для нас ни один больной, пока он дышит, не безнадежен. Иначе до чего бы мы дошли!
Верагут покорно кивнул головой.
– Но что же у него? – только спросил он.
Врач коротко кашлянул.
– Если я не ошибаюсь, у него воспаление мозговой оболочки.
Верагут не шевельнулся и только тихо повторил название болезни. Затем он поднялся и протянул врачу руку.
– Итак, воспаление мозговой оболочки, – сказал он, медленно и осторожно произнося слова, так как губы его дрожали, как в сильный мороз. – Разве это вообще излечимо?
– Излечимо все, господин Верагут. Один ложится в постель с зубной болью и через несколько дней умирает, другой проявляет все симптомы самой тяжелой болезни и остается в живых.
– Да, да. И остается в живых! Теперь я пойду, доктор. Я вам доставил много хлопот. Значит, воспаление мозговой оболочки не излечимо?
– Милый маэстро…
– Простите. Вам, может быть, приходилось уже лечить других детей с этим… с этой болезнью? Да? Вот видите! Эти дети остались живы?
Врач молчал.
– Живы ли хоть двое из них или, может быть, хоть один?
Ответа не было. Врач как бы нехотя повернулся к письменному столу и открыл ящик.
– Не теряйте мужества! – изменившимся голосом сказал он. – Останется ли ваш ребенок в живых, мы не знаем. Он в опасности, и мы должны помогать ему, насколько можем. Мы все должны ему помогать, понимаете, и вы тоже. Вы мне нужны. Я вечером заеду еще раз. На всякий случай я дам вам сонный порошок, может быть, он понадобится вам самому. А теперь слушайте: мальчику нужен полный покой и усиленное питание. Это главное. Вы будете это помнить?
– Конечно. Я ничего не забуду.
– Если у него будут боли или он будет очень беспокоен, помогают теплые ванны или компрессы. У вас есть пузырь для льда? Я привезу с собой. У вас ведь есть лед? Ну, отлично. Не будем терять надежды! Это не годится, чтобы теперь кто-нибудь из нас утратил мужество, мы должны все быть на посту. Не правда ли?
Движение руки Верагута успокоило его. Он проводил его до двери.
– Хотите воспользоваться моей коляской? Она будет нужна мне только в пять часов.
– Благодарю вас, я
