Терри начал увиливать.
— Строгого количества нет, моя дорогая, — пояснил он. — У кого-то меньше детей, у кого-то больше.
— У кого-то вообще их нет, — язвительно вставил я.
Они ухватились за это замечание и вскоре вытянули из нас, что в общем и целом те, у кого больше всего детей, держат меньше всех слуг, а у кого больше всех слуг, у тех меньше всего детей.
— Вот! — торжествующе воскликнула Алима. — Один-два ребенка или вообще нет детей — и трое-четверо слуг. Так чем же эти женщины занимаются?
Мы объяснили, как смогли. Говорили об «общественном долге», лицемерно надеясь на их иное понимание этого словосочетания, распространялись о гостеприимстве, приемах и различных «интересах». Все время понимая, что для этих женщин с их широким кругозором и коллективным складом ума любые ограничения сугубо личной жизни кажутся непостижимыми.
— Мы не можем до конца этого понять, — заключила Элладор. — Мы — половинчатый народ. У нас женское мышление, а у них есть и мужское мышление, и мышление совместное. Мы построили систему жизни, которая, конечно же, является ограниченной. У них она наверняка шире, глубже и лучше. Очень бы хотелось на нее взглянуть.
— Непременно взглянешь, дорогая, — прошептал я.
— Тут нечего курить, — жаловался Терри. Он пребывал в долгой ссоре с Алимой и нуждался в успокоительном. — Нечего выпить. У этих благонравных дам нет приятных пороков. Как же мне хочется отсюда выбраться.
Желание это было тщетным. За нами все время наблюдали. Когда Терри вырывался из дома, чтобы побродить по ночным улицам, ему то тут, то там попадались «старые вояки». Когда в очередной раз у него случился кратковременный приступ отчаяния, он ринулся к краю утеса, движимый смутной надеждой ускользнуть, но обнаружил рядом с собой нескольких охранниц. Мы были свободны — тем не менее нас всегда держали на поводке.
— И неприятных пороков у них тоже нет, — напомнил ему Джефф.
— И очень жаль! — не унимался Терри. — У них нет ни пороков мужчин, ни добродетелей женщин — они прямо кастраты какие-то!
— Ты все знаешь не хуже нас. Не пори чепухи, — резко бросил я.
Я вспомнил глаза Элладор, когда она посмотрела на меня особенным взглядом, значения которого сама не понимала.
Джефф тоже рассердился.
— Уж не знаю, каких еще женских добродетелей тебе не хватает. Похоже, у них они все есть.
— У них нет скромности и стыдливости, — возразил Терри. — Нет терпения, безропотности и никакой покладистости, придающей женщине наибольшее очарование.
Я с сожалением покачал головой.
— Пойди извинись и в очередной раз помирись, Терри. У тебя хандра, вот и все. Эти женщины обладают добродетелью гуманизма с наименьшими изъянами среди тех, кого мне доводилось встречать. А что до терпения… Если бы они им не обладали, то сбросили бы нас с утеса в первый же день нашего появления.
— Тут нет… развлечений, — пробурчал он. — Мужчине некуда пойти и немного выпустить пар. Здесь сплошные салоны и детские.
— И мастерские, — добавил я. — И школы, и конторы, и лаборатории, и студии, и театры, и… дома.
— Дома! — фыркнул он. — Да в этом захолустье ни одного дома нормального нет.
— Другого тоже нет, и ты это знаешь, — с горячностью отрезал Джефф. — Я никогда не видел и даже не мечтал увидеть такого рода всеобщий мир, благожелательность и взаимную привязанность.
— Ой, да, конечно. Если ты в восторге от бесконечной воскресной школы, то все нормально. А вот мне нравится что-то делать. Но здесь все уже сделано.
В его критике что-то было. Для здешних обитательниц годы открытий новых земель давным-давно прошли. Они построили цивилизацию, в которой все изначальные трудности преодолели много веков назад. Ничем не нарушаемый мир, неизмеримое изобилие, отсутствие болезней, всеобщая доброжелательность и налаженное управление, которое все упорядочивало, не порождали ничего, нуждающегося в преодолении. Страна походила на дружную семью на старом и превосходно содержащемся деревенском хуторе.
Мне эта страна нравилась потому, что пробуждала живой и неустанный интерес к ее достижениям в области общественного устройства. Джеффу она нравилась, как понравилась бы любая подобная семья в любом похожем месте.
Терри она не нравилась потому, что там нечему было противостоять, не за что бороться и нечего добиваться.
— Жизнь — это борьба, так должно быть, — настаивал он. — Если нет борьбы, нет и жизни, вот и все.
— Ты несешь чепуху, патриархальную чепуху, — отвечал миролюбивый Джефф. Он, безусловно, выступал горячим защитником Женландии. — Муравьи не воспитывают свое потомство в борьбе, так ведь? Или пчелы?
— Ой, если хочешь вернуться к насекомым, то живи в муравейнике!.. Говорю же тебе, что более высокие формы жизни возникают только путем соперничества и борьбы. Здесь нет драматизма. Полюбуйся на их пьесы. Меня от них тошнит.
Тут он нас поймал. Сценические постановки в этой стране (на наш вкус) были довольно пресными. Понимаете, в них отсутствовал половой мотив, а вместе с ним конфликты, зависть и ревность. Здесь не было столкновений враждующих народов, аристократии с ее амбициями и противостояния богатства и бедности.
Понимаю, что почти ничего не сказал об экономике этой страны, хотя стоило коснуться ее раньше, но сейчас я продолжу о театре.
У них был театр особого рода. В нем присутствовал в высшей степени впечатляющий набор зрелищ, парадов, неких пышных ритуалов, совмещающих искусство и религию. В них участвовали даже младенцы. Какая же радость и торжество жизни отражалась в грандиозных ежегодных празднествах с величественно шествующими и почитаемыми почтенными матерями, за которыми следовали храбрые, благородные, красивые и сильные молодые женщины, а после дети, участвующие в этом так же естественно, как наши ребятишки, которые весело резвятся вокруг рождественской елки.
Они начали в период, когда театр, танец, музыка, религия и обучение практически слились, и вместо того, чтобы развивать их по отдельности, сохранили единство. Позвольте снова попытаться в меру сил обозначить разницу в восприятии жизни — фундаменте, на котором основывалась их культура.
Элладор много мне об этом рассказывала. Она
