В следующие несколько недель, пока расцветала весна, я снова обследовал с Эдаль морское побережье и горные ручьи, которые знал с детства. Хотя она сначала отпрянула, ступив в холодную воду, наш более холодный климат, кажется, устраивал её.
Во время отлива она выкапывала из песка сочных устриц, научилась охотиться на крабов и рыб-башмачников среди скал и камней. Она по-прежнему быстро росла.
Когда мы уезжали из Нигерии, она была около метра длиной и весила килограмм семь, к маю же набрала ещё четыре с половиной килограмма, прибавила сантиметров на пятнадцать, и стала очень сильной.
Это было действительно счастливое время, но в июне нам надо было ехать в Гану, и мы стали беспокоиться о её будущем. Как бы нам ни хотелось, чтобы она была с нами, необходимость путешествия во много тысяч миль делала неизбежным наше расставание с ней хотя бы на время. Нам очень хотелось устроить её должным образом, отдать в хорошие руки до того, как придёт время уезжать.
В одно прекрасное утро в конце апреля мы поехали на машине в деревню Плоктон, неподалёку от Кайл-оф-Лохалш. Накануне вечером мы много говорили о том, как же нам быть с Эдаль, и нам было грустно оттого, что придётся с ней расстаться. Нам предлагали устроить её в один зоопарк и уверяли, что там о ней будут хорошо заботиться и ухаживать за ней. И всё же мы отклоняли эту мысль и так и не смогли придти к решению.
По дороге в Плоктон мы подвезли двух девушек-иностранок, которые путешествовали на попутных машинах во время каникул. Они хотели попасть на остров Скай, и так как паром был всего лишь в нескольких милях в стороне от нашего маршрута, мы решили отвезти их туда.
Так мы потихоньку ехали, останавливаясь через каждые двадцать миль, чтобы дать Эдаль погулять немного. Около полудня мы остановились у гостиницы Лохалш и прогулялись вдоль террасы, поглядывая через пролив на холмы Ская. Боги улыбались нам в тот день, так как взяли жгучий вопрос о будущем Эдаль в свои собственные руки. Когда мы поравнялись с дверью гостиницы, оттуда, как загнанный заяц выскочил какой-то тип со стаканом виски в руке, которое лилось у него через край, а всё внимание его было с невероятным восхищением обращено на Эдаль.
Глава 13
Во время нашей первой встречи ничего не решилось. Владельцы Эдаль, вполне естественно, хотели убедиться в том, что это чрезвычайное совпадение не просто случайность, что она обретёт у нас такой дом, какой они и хотели для неё. Они пообещали написать мне в ближайшие дни, Эдаль прыгнула к ним в машину легко и привычно, и когда они уезжали, она высунулась из бокового окна, одной лапой прикрывая ухо от ветра.
Неделю спустя она приехала в гости в Камусфеарну на полдня, затем, дней через десять Малкольм с Паулой приехали с ночёвкой на выходные с тем, чтобы при отъезде оставить Эдаль у меня. Эти десять дней я не терял времени даром, решил больше не повторять тех ошибок, которые прямо или косвенно привели к смерти Миджа. Я послал Малкольму Макдональду уздечку, которую сделал для Миджа как раз перед тем, как его убили. С помощью Джимми Уатта я огородил дом забором, который, может быть, и не удержал бы Миджа, но, как мне думалось, сумеет устоять перед этим, очевидно, более покладистым, менее своенравным созданием, если оно вдруг вздумает в первые же дни отправиться на поиски своих приёмных родителей. В огороженном месте мы выкопали бассейн и провели туда трубу с водой, которая превратила его в фонтан, приличествующий и более шикарному окружению. Вход в эту загородку и соответственно в дом мы заперли двойными воротами, нижний брусок которых упирался в лист железа, врытый в землю, чтобы нельзя было подкопать. Я полагал, что эти меры предосторожности не понадобятся надолго, они лишь должны были предотвратить возможность её утраты в течение периода, когда она будет неизбежно тосковать, считая, что ей надо быть в другом месте. Мне не хотелось её терять из-за собственного недосмотра.
Даже во время тех первых выходных дней, когда я ещё был ей чужим, а она не привыкла к окружающей обстановке, я был так очарован Эдалью, что даже не верил, что мне так повезло. Так как она не чувствовала себя здесь как дома, в эти первые дни я смог увидеть лишь малую толику её очарования, лишь краешек её незаурядной самобытности по сравнению с тем, что узнал позднее. Но я уже тогда понял, что, если бы обыскал весь свет, то и тогда не смог бы найти более подходящего преемника Миджбилу.
На третий день, когда Эдаль крепко спала на диване, Паула и Малкольм потихоньку уехали. Мы приглушённо, почти молча попрощались, как потому, что не хотели будить тихонечко дышавший шарик меха, так и потому, что их чувство горечи и предательства передались и мне. И в долго откладываемый миг триумфа я не испытывал ликования, а только грусть по поводу разбитой семьи.
Когда они уехали, мы с Джимми сели на диван, со страхом ожидая её пробуждения и паники, когда она поймёт, что её бросили. Прошёл час, другой, а она всё спала.
Вскоре появилась Мораг; уезжая, Макдональды заехали к ней и сказали, что, может быть, Эдаль будет не так сильно отчаиваться и страдать в женской компании. Так мы и сидели молча и напряжённо, а мысли мои переносились со спящего зверька на его бывших владельцев, так как я угадал в них такое же наваждение в отношении к своей выдре, какое у меня было к Миджу. Я ни за что на свете не хотел бы быть на их месте теперь, когда они, скорбя, уезжали домой.
Когда Эдаль, наконец, проснулась, она вроде бы ничего и не заметила. Рядом с ней на диване лежала куртка Паулы, её собственное полотенце и игрушки были на полу, и если она и поняла, что её хозяев тут нет, то оказалась слишком воспитанной гостьей, чтобы тут же комментировать это. К тому же, как и предполагалось, она сразу же подружилась с Мораг.
Теперь пора подробнее описать Эдаль, какой она была, когда прибыла ко мне в начале мая 1959 года.
Наиболее примечательным и захватывающим зрелищем был вид её передних лап. В отличие от Миджа, чьи лапы, несмотря на всё их проворство, всё же были лапами с широкими перепонками между пальцев, у неё были лапки как у обезьянки, без перепонок, в них даже не было признаков ногтей, и были они почти такими же ловкими как у человека. Ими она ела, шелушила скорлупу на яйцах, ковыряла в зубах, устраивала себе постель и часами играла любым из небольших предметов, которые находила.
Однажды в больнице в Италии я видел, как девочка-калека начинала осваивать протез руки. Перед ней была доска с лунками и набор шариков с номерами. Лунки тоже были пронумерованы, но шарики были уложены неверно, ей надо было переложить их так, чтобы все номера совпали. Она так увлеклась этим делом, что не обращала внимания на присутствующих, и с каждой минутой открывала у себя новые возможности. Однажды мне также пришлось наблюдать за жонглёром шариками, который отрабатывал своё мастерство с таким же отрешённым видом; увлечённый собой, он вовсе не раздражался и не огорчался при неудаче, так как, очевидно, был уверен в конечном успехе.
Именно о них вспоминал я, глядя на Эдаль, когда она жонглировала такими мелкими предметами как шарики, колышки вешалки, спички, карандаши, которые можно было удержать своими маленькими цепкими ручками. Она ложилась на спину и перекидывала их из руки в руку, иногда и в менее ловкие перепончатые, но тоже без ногтей задние лапы. Она одновременно занималась двумя или более предметами, напряженно глядя на них всё это время, как будто её конечности были независимы от неё, и на них надо смотреть и удивляться им. Иногда её явно огорчало, что для ходьбы нужно четыре ноги, так как нередко она доставала откуда-то потерянный шарик и, крепко держа его в одной руке, как правило правой, ей приходилось ковылять дальше на трёх.
Казалось, она была просто в восторге от своей собственной ловкости, так как любила засовывать свои игрушки в какое-нибудь потайное место, откуда потом их надо будет доставать. Ну, скажем, ботинок или сапог, при этом её ничуть не смущало то обстоятельство, что там уже находится человечья нога. Она, бывало, ковыляла ко мне через всю комнату с каким-то невидимым сокровищем в правом кулаке и запихивала его мне в ботинок чуть пониже щиколотки. Не раз и не два таким чужеродным телом оказывался большой живой черный жук. Она была также ловким, хоть и не совсем незаметным, карманным воришкой. Нетерпеливыми шарящими пальцами она безмятежно забиралась в брючные карманы гостя, сидевшего на диване, не дожидаясь знакомства, разбрасывала содержимое и удалялась прочь, захватив с собой столько, сколько могла унести. Своими любопытными руками она также бросала такие предметы, которые умещались в её пальцах. Она делала это тремя способами:
чаще всего подбрасывала предмет взмахом руки вперёд кулаком, сжатым ладонью вниз, но также бросала вещи и назад через плечо, так что они падали сзади, а иногда сидела опершись обо что-либо спиной и бросала вещи через руку.
