восьмидесяти-девяноста ярдов, и разделявшая нас полоса земли была совершенно ровной и плоской. Предстояла довольно длинная перебежка, к тому же, когда прозвучал сигнал к атаке, пули так и свистели кругом. Однако потери наши были невелики, и во мгновение ока мы уже ворвались в окон. Большинство турок бежали от наших штыков, а с теми, кто остался, мы очень быстро разделались.
Троссел находился на правом фланге, а я на левом, но я совершенно отчетливо видел его. Вместе с ним были капрал Феррьер, капрал Мак-Ни, рядовые Мак-Магон и Рентон. Им досталась наименее защищенная часть окопа; устроив баррикаду из мешков с песком, ребята отбивали ее гранатами и ружейным огнем. Снова и снова турки пытались выбить нас, но мы снова и снова обращали их в бегство.
Вот тогда-то с особенной яркостью и проявился боевой дух, который я всегда чувствовал в Тросселе. Настоящий командир, он был там, где жарче всего кипела схватка. С гордо вскинутой головой, весь в упоении битвы — именно таким мы представляем себе воина былых времен, когда бой шел в открытую, один на один. Голос его звенел, подбадривая остальных: «Держитесь, ребята, всыпьте им как следует!» И ни один из нас в те минуты не отступил бы ни на шаг, даже ради спасения своей бессмертной души.
Он вел нас и дрался наравне со всеми, пуская в ход винтовку и гранаты. Никто в полку лучше Троссела не умеет орудовать винтовкой, и множество атакующих турок полегло в тот день от его руки. А как он метал гранаты! Он на лету перехватывал вражеские гранаты, и они летели обратно, на турок. Он дрался как человек, не знающий ни страха, ни пощады. Да, в тот день мне довелось видеть двух истинных героев.
Вторым был рядовой Мак-Магон.
Но будем справедливы и ко всем остальным, сражавшимся за тот окоп. Они оказались достойными своего командира. Турки намного превосходили нас численностью и дрались упорно, отчаянно. То был жестокий и долгий бой, и я не могу назвать ни одного человека, которому удалось бы выйти из него целым и невредимым. Но именно он, Троссел, ныне кавалер Креста Виктории, вел нас, вселял в вас уверенность в победе...
Я не знал тогда, что Троссел сражался, уже получив три ранения, одно из них очень тяжелое...»
Я навестила Хьюго в госпитале еще раз. Сохранился моментальный снимок, на котором мы пьем чай в госпитальном парке, поднимая чашки за здоровье друг друга.
Мой пароход отплывал через несколько дней. Хьюго непременно хотел на прощание зайти ко мне домой. Сестра говорила мне, что он, готовясь к этому, каждый день понемногу тренировался в ходьбе. Я боялась, как бы подъем по шести лестничным маршам не повредил раненому, и умоляла сестру, чтобы она не позволяла Хьюго подвергать себя риску, если он еще недостаточно окреп.
Все же он пришел, и мы простились среди чемоданов, ящиков с книгами и прочих моих пожитков. Мне не верилось, что чувство его ко мне не просто мгновенная вспышка вроде лесного пожара, которая быстро угаснет. Расстались мы грустно, так и не признавшись, насколько сильно влечет нас друг к другу.
Лиззи и Эмили пришли попрощаться со мной. Лиззи со слезами умоляла:
— Не ездите в эту Австралию, мисс. Там вас кенгуру могут сцапать.
Я объяснила ей, что кенгуру совершенно безобидные и кроткие животные и что люди сделали им гораздо больше вреда, чем они людям. Других моих друзей беспокоили подводные лодки; многие пытались отговорить меня от столь рискованного в военное время путешествия.
Плавание и впрямь было опасным. Первые две или три ночи наш лайнер «Восток» сопровождали миноносцы; судно рассекало бурные волны моря в кромешной тьме. На палубе запрещено было даже зажигать спички и курить. Спасательные пояса лежали прямо на койках, чтобы можно было воспользоваться ими в любую минуту. Но соседка по каюте мне попалась на редкость веселая и очаровательная. Она запаслась в дорогу бутылкой сухого «Монополя» и до поздней ночи потчевала меня вином и неприличными анекдотами. На другой вечер пришел мой черед угощать соседку шампанским и веселыми историями, хотя и не столь рискованными и остроумными, как те, что рассказывала она. И все же мы умудрились весело проболтать опасные ночные часы, а под утро даже поспать немного.
В Порт-Саиде мы узнали, что за последнюю неделю в Средиземном море было потоплено тринадцать судов. Все восхищались тем, как наш капитан перехитрил подводные лодки, двинувшись сначала на север, а затем держась вблизи африканских берегов. На окраине Порт-Саида спешно сооружали огромный военный лагерь. По слухам, он предназначался для войск из Галлиполи, хотя, когда мы отплывали из Англии, никаких разговоров об эвакуации не было. Предполагалось, что эвакуация будет проводиться в обстановке абсолютной секретности, но, судя по всему, сведения об операции просочились в Египет задолго до ее проведения.
31
Би и мой новый родственник, который уже много лет был другом нашей семьи, встретили меня в Коломбо.
Сестренка казалась счастливой и была очень мила; у Пэка в тропическом шлеме и белом костюме вид был тоже веселый и добродушный. Они повезли меня далеко в глубь острова в свое бунгало, стоявшее на вершине холма. Под холмом раскинулись каучуковые плантации, окруженные густыми джунглями.
Я прекрасно там отдохнула; иногда, объезжая плантации, Пэк брал меня с собой и рассказывал мне при этом всякие истории из тех времен, когда чайные и каучуковые плантации только начинали завоевывать эту страну, когда леопарда можно было встретить прямо на дороге, дикие слоны с шумом и треском выбегали из зарослей, кобры и «тик палонги» буквально осаждали вырубки, а худшим врагом новых плантаторов были малярийные комары.
Совсем недавно у себя в бунгало они увидели кобру, которая вытянулась посреди комнаты, слегка покачиваясь в такт музыке, потому что Би разучивала в это время ноктюрн Шопена. Слуги-буддисты не хотели убивать кобру. Пэку самому приходилось расправляться с этими змеями возле бунгало, и он делал это почти так же неохотно, как буддисты.
— Кобра ведет себя как джентльмен, — сказал он. — Раздувает зоб и шипит, показывает, что злится, и всегда предупреждает о нападении.
И все же, когда заклинатель змей приковылял к ним на холм со своими корзинками и флейтой, ему разрешили выманить всех этих смертоносных гостий, затаившихся в саду. Старик был из рода потомственных заклинателей, однако в тот день ни одна змея не услышала странных ритмических завываний его флейты, много часов звучавших над садом. За несколько месяцев до этого ему,
