впрочем, удалось выманить из гнезда самку кобру со всем ее выводком.
После стольких лет, проведенных в Лондоне, природа и обычаи востока завораживали меня. Просыпаясь на рассвете от грохота тамтамов, извещавших тамилов о начале работ на каучуковой плантации, я видела, как белый туман поднимается над зарослями. Потом бой, худощавый красивый юноша в белой куртке и набедренной повязке, приносил мне чай и бананы на бронзовом подносе. Ужин тоже бывал весьма живописен; за раздвинутыми шторами сгущался фиолетовый сумрак, в котором мерцали светлячки, старый почтенный «аппу» в тюрбане и в безупречной белизны куртке с медными пуговицами стоял за креслом «дораи», следя, чтобы блюда подавались с соблюдением должной церемонии. Рядом с «аппу» стоял его внук, который согласно обычаю учился прислуживать белому хозяину.
Как-то вечером мальчишка, не выдержав, прыснул со смеху, когда Би в ответ на какое-то замечание мужа ласково воскликнула:
— Нари наи! (Грязная собака.)
Старик дал мальчишке подзатыльник, и тот выбежал из комнаты. Пэк по-тамильски объяснил старику, верно служившему ему еще с тех времен, когда он юношей приехал на Цейлон, что жена его не хотела никого оскорбить. Просто она не понимает значения слов, которые произнесла, вот и все, поэтому «аппу» не должен наказывать внука за непочтительность. Это была прелестная комедия смешения восточных и западных нравов.
Мне нравилась музыка, которая доносилась к нам из ближнего храма, и деревенские танцы. Сингалезцев на плантации не было. Там работали тамилы, вывезенные на каучуковые плантации из Южной Индии, и система труда, установленная европейскими плантаторами, была крайне несправедливой. Вербовщики давали тамилам аванс для выезда из Индии; но потом они никак не могли отработать свои долги. Среди тамильских рабочих существовал кодекс чести, согласно которому сын брал на себя ответственность за долги отцов и дедов, так что практически он оказывался в кабале из-за постоянно растущего семейного долга. Всякого, кто убегал с плантации, полиция ловила и возвращала хозяину.
Тамильские женщины, хотя и казались довольно привлекательными в своих ярких цветных сари, были настолько истощены, что не могли выкормить грудью своих детей. При рождении ребенка компания подносила каждой матери банку сгущенного молока — это было не только дешевой рекламой молока, но и циничным признанием того факта, что система труда на плантациях лишала женщину дарованной ей природой способности выкормить собственное дитя.
На фоне прекрасного тропического леса бараки, в которых размещались рабочие-тамилы, оскорбляли глаз. Они представляли собой бесконечные ряды строений из рифленого железа, пустых и нестерпимо душных внутри; это было уродливое порождение стяжательства дельцов, заботившихся лишь о том, как бы выжать побольше прибылей из страны и ее обитателей.
Не удивительно, думала я, что сингалезцы не работают на плантациях. Самые бедные из их хижин и те построены из дерева и крыты пальмовыми листьями. В хижинах этих прохладно, их легко отстроить заново, когда время и ураганы их разрушат. В бараках из рифленого железа, считавшихся капитальными постройками, гнездились болезни, и они становились роковой западней для многих рабочих.
Сингалезские деревни словно вырастали из земли на прогалинах среди леса, подступавшего к ним со всех сторон. Кокосовые пальмы и широколистные бананы покачивались вокруг хижин, тут и там золотились плоды дынного дерева, созревали плоды манго. Женщины здесь носили алые цветы гибискуса в черных блестящих волосах. Изящные и стройные, в красных, розовых и зеленых сари, они порхали у домов или пробегали босиком по грязной деревенской улице. Когда же появлялся буддийский жрец в своем желтом одеянии, женщины сбегались к нему насыпать риса в его чашу и кланялись ему, молитвенно сложив руки. Они рассыпали цветы жасмина перед святилищами Будды.
Порой какая-нибудь девушка, точно наяда, купалась в придорожном роднике. Украшенные цветами и впряженные в тонгу лошадки проносились под перезвон серебряных колокольчиков; маленькие, местной породы бычки, понукаемые бронзовыми нагими погонщиками в набедренных повязках, тащили по крутым горным дорогам тяжело груженные повозки. В этих деревнях тоже царила нищета; бродячие собаки украдкой рылись в помойках. Слепые нищие просили подаяния. И когда мы с Пэком проходили по деревне, угрюмая толпа не раз провожала нас голодными взглядами.
Зато когда нам приходилось ездить на дальний край плантации, то сингалезец, хозяин небольшой усадьбы, расположенной там, дружелюбно встречал нас, протягивая нам зеленые «корумбы» с питьем. Удивительно вкусным было это ледяное кокосовое молоко! Пэк говорил:
— Не забудь и груму оставить немножко!
Тамил-грум бежал рядом с моей лошадью, отгоняя мух. Мухи эти жалили лошадей, приводя их в неистовство, и грумам приходилось гнать их рысью под палящим утренним солнцем.
Грум не сводил с меня тоскливых темных глаз, пока я пила, а когда я протянула ему «корумбу» он жадно вцепился в нее. Я, наверно, и не догадалась бы сама предложить ему напиться, если бы не Пэк. В отношениях с людьми, работавшими под его началом, он всегда сохранял доброту, хотя обладал огромной властью как управляющий компании, нанимавшей тысячи рабочих. Он выступал в качестве судьи, когда они ссорились между собой или даже разводились с женами, и, осуществляя свою власть, строго поддерживал дисциплину. Но, судя по всему, мой зять был добрым деспотом.
Сингалезец, который вынес нам «корумбу», держался перед ним с почтительным достоинством, и Пэк уважал его за это.
— Таких людей, как этот сингалезский джентльмен, редко встретишь, — сказал мне Пэк на обратном пути.
Эти дни на Цейлоне открыли мне столько нового и интересного, что я почти забыла о войне, хотя Пэк тоже числился офицером Цейлонских конных стрелков и мог быть призван на военную службу в любую минуту. На свое заявление с просьбой послать его сражаться за океан он получил отказ на том основании, что его работа по производству каучука имела важное значение для военной промышленности.
Несмотря на свою занятость, он все же сумел выкроить время, чтобы съездить со мной на другой конец острова, в Канди, который мне хотелось увидеть. Что это за сказочный город! Можно ли забыть его, этот город на берегу озера, его белые здания, отраженные в прозрачных недвижных водах под сенью вековых деревьев, пестроту бурлящей толпы, храм Зуба в блеске увядающей славы!
Буддизм связывался в моей памяти лишь со «Светом Азии» сэра Эдвина Арнолда — знаменитым произведением об индийском принце, который покинул всех, кого любил, и пренебрег легкой, беззаботной жизнью, чтобы найти путь спасения человечества от горя и страданий. Арнольд писал:
«Если говорить о древности, большинство прочих верований кажутся совсем юными по сравнению с этой почтенной религией, в которой вы найдете неизбывность всеобщей надежды, бессмертие всеобъемлющей любви,
