творится.
– Не пофартило, – сказал Джеймс.
Она стояла и качала головой. Прикрыла глаза рукой и прильнула к нему, когда он подошел и обнял ее.
– Эдит, дорогая ты моя Эдит, – сказал Джеймс.
Ему было неловко и страшно. Он стоял, неуклюже полуобняв жену.
Она подняла голову, поцеловала его в губы, а потом сказала:
– Спокойной ночи.
Он пошел к холодильнику. Встал у распахнутой дверцы и пил томатный сок, разглядывая содержимое камеры. На него веяло холодным воздухом. Он смотрел на пакетики и контейнеры со съестным на полках, на курицу, обернутую пластиком, на эти аккуратные, защищенные экспонаты.
Потом закрыл дверцу и выплюнул остаток сока в раковину. Прополоскал рот и заварил себе чашку растворимого кофе. Забрал его с собой в гостиную. Сел у телевизора и закурил. Он понял: хватает одного безумца с факелом, чтобы все обратилось в руины.
Он докурил и допил кофе, а потом выключил телевизор. Подошел к двери спальни и какое-то время прислушивался. Он чувствовал, что недостоин слушать, стоять.
Почему это свалилось на него? Почему не на эту сегодняшнюю парочку? Почему не на тех, кто беспечно бороздит житейское море, свободный как птица? Почему не они, а Эдит?
Он отошел от двери. Подумал, может, стоит прогуляться. Но ветер совсем рассвирепел, и Джеймс слышал, как стонут ветви березы за домом.
Он снова уселся перед телевизором. Но не стал его включать. Он курил и думал, как вольно и гордо шагали те двое впереди. Если бы они только знали. Если бы им кто-нибудь рассказал. Хоть раз!
Он закрыл глаза. Он встанет рано и приготовит завтрак. Он пойдет вместе с ней к доктору Кроуфорду. Если бы этим только пришлось посидеть с ним в приемной! Он бы рассказал им, чего ждать! Он бы вправил мозги этим бесстыдникам! Он бы им рассказал, куда девается вся эта джинса, сережки в ушах, все эти телячьи нежности и жульничанье за игрой.
Он встал, прошел в гостевую, включил лампу над кроватью. Взглянул на свои бумаги, бухгалтерские книги и арифмометр на столе. Нашел пижаму в одном из ящиков. Откинул одеяло на постели. Потом еще раз прошелся по дому, щелкая выключателями и проверяя двери. Постоял у кухонного окна, глядя, как дрожит дерево под напором ветра.
Он оставил включенной лампочку над крыльцом и опять вернулся в гостевую. Отложил свою корзинку с вязанием, взял корзинку с вышиванием и уселся в кресло.
Поднял крышку корзинки, достал металлические пяльцы. На них была растянута свежая белая льняная ткань. Держа крохотную иголку против света, он продел в ушко длинную синюю шелковую нить. И принялся за работу – стежок за стежком, – воображая, что это он машет рукой с киля перевернутой лодки.
Столько воды так близко от дома [61]
Мой муж ест с аппетитом. Но не думаю, что он и впрямь голоден. Он жует, положив локти на стол, взгляд уперт куда-то в другой конец комнаты. Он смотрит на меня и смотрит в сторону. Вытирает рот салфеткой. Пожимает плечами и продолжает есть.
– Что ты на меня уставилась? – говорит он. – В чем дело? – говорит он и кладет вилку.
– Я уставилась? – говорю и качаю головой.
Звонит телефон.
– Не отвечай, – говорит он.
– Может, это твоя мать, – говорю я.
– Вот увидишь, – говорит он.
Я беру трубку и слушаю. Муж перестает есть.
– Что я тебе говорил? – говорит он, когда я кладу трубку.
Снова принимается за еду. Потом швыряет салфетку на тарелку. Говорит:
– Черт побери, почему бы людям не заниматься своими делами? Скажи мне, в чем я не прав, а я послушаю! Я там был не один. Мы всё обговорили и решили сообща. Мы не могли просто взять и повернуть обратно. Нам было пять миль до машины. И нечего тут меня осуждать. Слышишь?
– Ты же понимаешь, – говорю я.
– Что я понимаю, Клэр? Скажи мне, что я должен понимать? Я понимаю только одно. – Он смотрит на меня со значением, как ему кажется. – Она была мертва, – говорит он. – И мне ее жаль не меньше, чем другим. Но она была мертва.
– В том-то и дело, – говорю я.
Он поднимает руки. Отталкивает стул от стола. Вытаскивает сигареты и выходит на задний двор с банкой пива. Я вижу, как он садится в плетеное кресло и снова берет газету.
Его имя на первой странице. Вместе с именами его друзей.
Я закрываю глаза и хватаюсь за раковину. Потом взмахиваю рукой над сушилкой и сбрасываю тарелки на пол.
Он не пошевельнулся. Я знаю, он слышал. Поднимает голову, будто прислушивается. Но больше ни одного движения. Он не оборачивается.
Они с Гордоном Джонсом, Мелом Дорном и Верном Уильямсом вместе играют в покер, ходят в боулинг и на рыбалку. На рыбалку они выезжают каждую весну и в начале лета, пока не нагрянут в гости родственники. Они приличные люди, семейные люди; люди, которые заботятся о своей карьере. У них есть сыновья и дочери, которые ходят в школу вместе с нашим мальчиком Дином.
В прошлую пятницу эти семейные люди отправились на реку Начес. Машину поставили в горах и пешим маршем добрались туда, где собирались порыбачить. С собой они взяли свои спальники, свою еду, свои игральные карты, свой виски.
Девушку они увидели еще до того, как разбили лагерь. Нашел ее Мел Дорн. Она была совсем без одежды. Застряла в каких-то ветках, торчавших над водой.
Он позвал остальных, те пришли посмотреть. Обсудили, что делать. Один из мужчин – мой Стюарт не сказал кто – сказал, что нужно немедленно возвращаться. Остальные помялись и сказали, что как-то к этому не расположены. Сослались на то, что устали, что час поздний, что девушка никуда не денется.
В конце концов пошли дальше, встали лагерем. Развели костер, выпили виски. Когда взошла луна, поговорили о девушке. Кто-то сказал – нужно принять меры, чтобы тело не унесло. Они взяли фонарики и вернулись к реке. Один из мужчин – возможно, Стюарт – зашел в воду и ухватил девушку. Взял ее за пальцы и подтянул к берегу. Достал нейлоновый шнур, обвязал ее запястье, а другой конец намотал вокруг дерева.
Утром они приготовили завтрак, выпили кофе и выпили виски, а потом разошлись рыбачить. В тот вечер они приготовили рыбу, приготовили картошку, выпили кофе, выпили виски, потом отнесли то, на чем готовили, и то, чем ели, к реке и вымыли все там, где была девушка.
Потом еще поиграли в карты. Может быть, играли, пока совсем не перестали различать картинки. Верн Уильямс пошел спать. Остальные же травили байки. Гордон Джонсон сказал, что форель, которую они поймали, такая жесткая, потому что вода ужасно холодная.
На следующее утро они проснулись поздно, выпили виски, немного
