залов, мастерских, гостиных, помещений для собраний и репетиций драматических кружков, — но сегодня она впервые соблаговолила заглянуть сюда, в их скромный уголок, пусть всего лишь с коротким субботним визитом. Столько времени ожидали они ее прихода, и вот наконец-то самая нужная из всех нужных гостей пришла к ним.
— О-о-о! — удивленно протянул Маленький О’Грейди, специалист по рельефам из глины.
Только в честь прихода миссис Палмер Пенс кипел сегодня самовар в полумраке мастерской Стивена Джайлса, и только для нее колыхалось пламя свечей в розоватых розетках; для нее были аккуратно разложены на серебряном подносе мятные лепешки, для нее юная Медора Джайлс, недавно вернувшаяся к брату из Парижа, надела свое лучшее платье и разливала чай с самой обаятельной улыбкой. Миссис Пенс строила новый дом, и Стивен Джайлс больше чем кто-либо другой имел основание рассчитывать, что отделку помещения поручат именно ему. Совмещая в одном лице «художника-архитектора» с «живописцем», он обладал выгодным преимуществом и постепенно опоясывал «общество» кордоном, ожидая того дня, когда сможет покинуть «кроликов» ради «Храма Искусств».
Миссис Пенс сидела, утопая в подушках, в старинном резном кресле, под свисавшей над ней сверкающей чашей для благовонных курений, и с удовольствием, казалось, пила чай маленькими глотками, не сводя восхищенного взгляда с темноволосой стройной красавицы Медоры. Ей так понравилась девушка, что она, несмотря на свою тяжеловесную фигуру, встала и, подойдя к ней, присела рядом и ласково погладила ее по руке. В некоторых исключительных случаях Юдокси не заботилась о том, как она выглядит в сравнении с другими женщинами, и только сидеть рядом с мужчиной, уступавшим ей в дородности, было ей довольно тягостно, а уж стоять рядом с каким-нибудь собеседником небольшого роста и возвышаться над ним превращалось для нее в сущую пытку. Впрочем, она любила самое разнообразное общество и потому пребывала в постоянном движении.
Она была очарована Медорой и ни за что не покинула бы ее, но приближение Эдриена Бонда — известного в мастерской лоботряса — вспугнуло ее. Эдриен был слишком уж мал ростом. Он был сухоньким и тщедушным; он был худосочным, как его произведения; его черная, гладко прилизанная макушка доходила ей только до глаз, так что она видела пробор. Юдокси сразу почувствовала, что разбухает, раздается в ширину, занимает так много места, что ей самой становится трудно дышать, и обратилась в бегство. В поисках спасения она устремилась было к каштановой бородке Стивена Джайлса, как-никак приходившейся на одном уровне с ее подбородком, и вдруг в темном углу заметила нечто более обещающее — поистине могучий столп, — мужчину, который был, к счастью, выше и внушительнее, чем она сама, — рядом с его величественной фигурой она неизбежно сузится до более приличных размеров.
— Кто это? — спросила она Джайлса, схватив его за руку. — Немедленно познакомьте меня с ним.
Джайлс усмехнулся:
— Да это Джойс. Он теперь частенько к нам заглядывает.
— Джойс? Какой Джойс?
— Ну Джойс, всем известный, единственный в своем роде.
— Эбнер Джойс? «Наш измученный мир»? «Жезл тирана»?
— Он самый. Позвольте, я сейчас представлю его вам.
— Как угодно, только устройте встречу Магомета и горы. — Она оглянулась: маленький Бонд приближался. — Отбросим церемонии, — умоляющим тоном проговорила она, — я сама подойду к нему.
Джайлс подвел ее к какому-то пыльному занавесу, где стоял Эбнер, терзаясь досадой, что при всех своих возможностях он так неловок в обществе. С завистью следил он за Эдриеном Бондом, который поспевал всюду: улыбнется одному, кивнет другому, поболтает минутку с белокурой Клайти, беззастенчиво пофлиртует за чаем с черноволосой Медорой. «Вот мозгляк! Фат! Мотылек!»
Что-то заставило его обернуться. Светская дама, пышно разодетая в меха, протягивала ему унизанную кольцами руку, и с ее улыбающихся губок вот-вот должны были слететь какие-то очень приятные слова. Такое неожиданное внимание смутило, ошеломило Эбнера, но что можно возразить против светского приветствия? Эбнер, разумеется, не мог оценить по достоинству все значение этого знака внимания, который так решительно и открыто, пренебрегая условностями, выказала ему миссис Пенс, хотя, впрочем, в том, что она пожелала побеседовать с молодым даровитым автором не было ничего странного. Он неуклюже и серьезно пожал ей руку.
Миссис Пенс при ближайшем рассмотрении убедилась, что Эбнер не обманул ее надежд. Стоя рядом с ним — рослым, широкоплечим человеком, она уже не выглядела бегемотом, ей казалось, что она превращается чуть ли не в сильфиду; доверчиво, с чувством облегчения, она подняла глаза на его широкое лицо, на румяные щеки с пробивающейся густой растительностью каштанового цвета, которая над верхней губой переходила в кустистые заросли. Она посмотрела еще выше, на крутой лоб, где беспорядочно разметался пышный и дерзкий вихор, и с откровенным восхищением принялась разглядывать его руки и ноги, — крепкие мускулистые руки, что управляли рукояткой неустойчивого плуга, сильные ноги, которые тяжело и решительно прошагали многие мили по горбатым бороздам, по черной земле, развороченной лемехом и открытой лучам солнца и свежему воздуху.
Юдокси уменьшалась. Юдокси сокращалась в размерах. Она перенеслась в далекую, невероятную пору, когда была хрупкой девушкой.
«Я никогда уже не почувствую себя большой», — подумала она.
Сколько правды было в ее мыслях! После встречи с Эбнером Джойсом люди долгое время ощущали себя совсем маленькими.
V
Эбнер сосредоточенно и мрачно разглядывал представшую перед ним во всем своем великолепии миссис Пенс, но не спешил выразить свой восторг. Благодаря услугам осведомленной, вернее болтливой, великосветской хроники он многое — куда больше, чем она о нем, — знал о миссис Пенс, и многое отнюдь не говорило в ее пользу. Он попытался представить рядом с этой блестящей, пышной дамой свою мать, ласковую, терпеливую, трогательно маленькую женщину, привыкшую покорно исполнять тяжелый повседневный труд и не вознагражденную, даже на закате своей долгой безрадостной жизни, ни покоем обеспеченной старости, ни надеждой, ни обещанием, — ничем. Вспомнился ему и отец, добрый, седой старик, — он долго и беззаветно трудился, но не добился ничего, как рыбак, которому сети его не принесли улова; он отдал четыре года юности борьбе за свободу только для того, чтобы увидеть, как плоды победы бессовестно сорвали другие... Воображение Эбнера нарисовало ему образ Палмера Пенса, которого он знал как одного из воротил в каком-то гигантском тресте. Он видел властного состоятельного человека, который одним мановением руки объединил сотни мелких предприятий, сбросив тысячи мелких сошек в бездну голода и разорения, и беззастенчиво собирает дождь золотых монет, которые машина угнетения чеканит для него
