там по именам, кто-нибудь один, включите свет.
Шесть перепуганных мальчишек посмотрели на Эпторпа, потом друг на друга, разом встали, потом сели и в ужасе уставились на Эпторпа.
– О, бога ради.
Эпторп нагнулся у них над головами и потянул за цепочку. Газ зашипел, но света не было.
– Фитиль погас. Зажги-ка его.
Он швырнул коробок спичек одному из новеньких, тот уронил ее, поднял, влез на стол и тоскливо посмотрел на белый стеклянный абажур, на три шипящие калильные сетки и снова на Эпторпа.
Он никогда прежде не видывал подобных ламп, у него дома и в частной школе было электричество. Он зажег спичку и ткнул ее в лампу, поначалу это не произвело эффекта, а затем раздался громкий хлопок. Он отпрянул, оступился и едва не потерял равновесие среди книг и чернильниц, залился краской и спрыгнул на скамью. Спичка так и осталась у него в руке, и он уставился на нее с мучительной нерешительностью. Как ему теперь от нее избавиться? Никто и головы не поднял, но все присутствующие были в восторге от развернувшейся драмы. Эпторп с другого конца комнаты приглашающе протянул руку:
– Когда закончите с моими спичками, не будете ли столь любезны вернуть мне коробок?
В отчаянии мальчик швырнул коробок в сторону старосты дома и в отчаянии же размахнулся слишком широко. Эпторп и не думал ловить спички, зато весьма заинтересованно проследил взглядом за падением коробка на пол.
– До чего неординарно, – произнес он. Новый мальчик посмотрел на спичечный коробок; Эпторп посмотрел на нового мальчика. – Я вас не слишком обременю, если попрошу подать мне мои спички? – спросил он.
Новичок встал, сделал несколько шагов, поднял спички и отдал их старосте дома, изобразив на лице жутковатое подобие улыбки.
– У нас в этом году весьма неординарная команда новых учащихся, – сказал Эпторп. – Похоже, все они страдают слабоумием. Кто-нибудь поставлен присмотреть за этим человеком?
– Да, это я, – сказал Уикэм-Блейк.
– Тяжкая ответственность для столь юного существа. Попытайтесь донести до сего ограниченного интеллекта, что небезопасно разбрасываться спичками в вечерней школе и насмехаться над руководителями дома. Это может возыметь для него весьма болезненные последствия. Кстати, что вы читаете, учебник, надеюсь?
– О да, Эпторп. – Лицо Уикэма-Блейка было ангельски невинно, когда он показал обложку «Золотой сокровищницы» [131].
– Это для кого?
– Для мистера Грейвса. Нам задали выучить любое стихотворение на выбор.
– И что же выбрали вы?
– Мильтоновский сонет к его слепоте.
– И чем же, позвольте спросить, он вам приглянулся?
– Я его уже учил как-то раньше, – сказал Уикэм-Блейк, и Эпторп снисходительно хохотнул:
– Юный негодяйчик.
Чарльз написал:
Теперь он вынюхивает, кто какие книги читает. Было бы только справедливо, если бы кто-нибудь испортил ему его первое вечернее занятие. А ведь еще позавчера я сидел в ресторане «d’Italie» в смокинге и обедал с тетей Филиппой, перед тем как отправиться смотреть «Выбор» в Уиндеме [132]. Quantum mutatus ab illo Hectore [133]. Мы живем в каких-то герметических отсеках. Теперь я втянут в тривиальный раунд внутридомовой политики. Грейвс утроил в нашем доме сущий ад. Эпторп – староста, а О’Мэлли – прошел в Совет. Единственным утешением было видеть толстую морду Уитли, когда вывесили список. Он-то считал себя фаворитом среди претендентов. Тэмплину, впрочем, тоже не повезло. Я-то никогда не рассчитывал преуспеть, но по всем правилам я должен быть выше О’Мэлли. Ну и клещ этот Грейвс. Все из-за его прогнившей системы смены наставников факультетов. Мы должны иметь лучших руководителей, а не тех, которых испытывает на нас кровопийца Грейвс, отдавая им в лапы наш дом. Эх, если бы у нас по-прежнему был Фрэнк».
В почерке Чарльза последнее время появились орнаментальные особенности: греческие «Е», размашистые росчерки. Он осознанно стилизовал свое письмо. Завидев приближение Эпторпа, он переворачивал очередную страницу учебника истории, медлил в сомнениях, а затем писал, как будто конспектировал что-то из книги. Стрелки часов подползали к половине восьмого, когда зазвонил колокольчик в руке привратника где-то на дальнем конце галереи Нижнего двора. Это был сигнал к освобождению. По всей комнате разом головы поднялись, страницы промокнулись, книги захлопнулись, колпачки авторучек завинтились.
– Продолжайте работать, – сказал Эпторп. – Я не давал сигнал к окончанию занятий.
Привратник с колокольчиком шел по галереям, звук слабел под аркой у ступеней библиотеки, едва слышался в Верхнем дворе, становился громче на ступеньках, ведущих к Старому дому, и очень звучным – в галерее позади Верховного дома. Наконец Эпторт бросил журнал «Байстендер» на стол и сказал:
– Ну ладно.
Весь класс шумно поднялся. Чарльз подчеркнул дату вверху листа: «Среда, 24 сентября 1919 г.», промокнул страничку и положил тетрадь в шкафчик. Затем, сунув руки в карманы, последовал за толпой в сумерки.
Держать руки в карманах – вот так, откинув полы пиджака, застегнутого только на одну пуговицу, – было теперь его привилегией, поскольку он учился уже третий год. Он также мог надевать цветные носки, и в данный момент, разумеется, на нем была пара шелковых носков цвета гелиотропа с белыми стрелками, купленная накануне на Джермин-стрит [134]. Было еще несколько формально запрещенных вещей, которые теперь он по праву мог себе позволить. К примеру, теперь он мог взять друга под руку, что он и сделал, прогуливаясь по коридору рука об руку с Тэмплином.
Они задержались на верхней площадке и стали пристально вглядываться в сумерки. Слева от них громадина часовни казалась совершенно необъятной; прямо под ними земля террасами спускалась к игровым полям, отороченным бахромой вязов; фары непрерывно сновали по прибрежной дороге; устье реки было едва различимо – просто более светлая полоса на серой низине, прежде чем оно сливалось со спокойным и невидимым морем.
– Все те же старые виды, – произнес Тэмплин.
– Отдайте мне огни Лондона, – сказал Чарльз. – Я говорю, обидно мне, что тебя не назначили комендантом.
– О, у меня не было шансов. Вот за тебя обидно.
– О, у меня не было шансов. Но O’Мэлли!
– Все это из-за того, что у нас теперь этот клещ Грейвс вместо Фрэнка.
– У нашей грудастой Уитли был чертовки скучный видок. В любом случае я не завидую O’Мэлли с его работенкой в качестве коменданта общежития.
– Зато это помогло ему попасть в Совет. Я тебе потом расскажу.
Едва они оказались на ступенях, ведущих в столовую, им пришлось разомкнуть руки, вынуть их из карманов и замолчать. Когда молитва перед ужином была произнесена, Тэмплин продолжил рассказ:
– Грейвс вызвал его в конце прошлого семестра и сообщил, что сделает его комендантом. Глава Верхнего общежития не входил в Совет до прошлого
