и бросил бы работать над картиной, если бы старший не ободрял его все время и не давал ему добрых советов. Когда же они стали накладывать краски, то уже младший, мастерски владевший искусством цвета, мог дать старшему не одно указание, которому тот и следовал с немалым успехом; старшему же никогда не удавалось достигнуть такого совершенства красок. Когда картины были закончены, художники бросились друг другу в объятия, каждый был искренно обрадован и восхищен работой другого, каждый признавал за другим право на честно заслуженную награду. Но случилось, что награды удостоился младший; совершенно пристыженный, он воскликнул: «О, как мог я получить награду? Что моя заслуга перед заслугой моего товарища, как мог бы я создать что-нибудь хорошее без его совета, без его неустанной помощи?» Тогда старший сказал: «А ты разве не помогал мне дельными советами? Правда, моя картина тоже неплохая, но награду должен получить ты. Стремиться к одной и той же цели честно и открыто — вот истинное дело друзей; лавр, который достается победителю, приносит честь и побежденному; ты мне стал еще дороже теперь, когда ты так смело преодолел трудности и своей победой принес и мне честь и славу». Не правда ли, Фридрих, художник был прав?
Честно, без лукавых, задних мыслей стараться заслужить одинаковую награду — разве такое стремление не должно еще крепче, еще теснее и сердечнее соединять двух друзей, вместо того чтобы сеять между ними раздор? Неужели мелочная зависть или коварная ненависть могут найти себе приют в благородных душах?
— Никогда, — ответил Фридрих, — конечно, никогда. Мы с тобой теперь полюбили друг друга, как братья; наверно, вскоре оба мы покажем в Нюренберге наше мастерство, сделаем по изрядной двухфудерной бочке без помощи огня, но небо да не допустит, чтобы я почувствовал даже самую малую зависть, если твоя бочка, милый брат, окажется лучше моей.
— Ха, ха, ха! — громко рассмеялся Рейнхольд. — Поди ты со своим бочарным мастерством! Ты уж сделаешь бочку на радость всем искусным бочарам. А что касается вычисления размеров, пропорций, красивых закруглений, то — да будет тебе известно! — я для тебя подходящий человек. Можешь положиться на меня и насчет дерева. Мы выберем доски из каменного дуба, срубленного зимою, без червоточины, без белых или красных полос, без разводов — на это у меня верный глаз. Я во всем помогу тебе и делом и советом. А от этого моя работа будет не менее удачна.
— О господи! — прервал Фридрих своего друга, — да что же это мы здесь болтаем о том, кто сделает лучшую бочку? Да разве мы об этом спорим? Лучшую бочку — чтоб заслужить Розу! Как это мы заговорили об этом? У меня голова кружится!
— Полно, брат, — все еще смеясь, воскликнул Рейнхольд, — о Розе я и не думал. Ты мечтатель. Идем же, пора наконец добраться до города.
Фридрих встал и в полном замешательстве продолжал свой путь. Пока они умывались и стряхивали с себя пыль в гостинице, Рейнхольд сказал Фридриху:
— Собственно, что касается меня, то я совсем не знаю, к какому мастеру мне поступить на работу, нет у меня здесь никаких знакомых, и вот я подумал, милый брат, не возьмешь ли ты меня сразу же к мастеру Мартину? Может быть, мне удастся наняться к нему.
— Ты, — отвечал Фридрих, — снимаешь у меня с сердца тяжелое бремя, — ведь если ты останешься со мною, мне будет легче победить мой страх, мою тоску.
Итак оба юных подмастерья смело двинулись в путь, к дому знаменитого бочара — мастера Мартина. Это было как раз в то воскресенье, когда мастер Мартин давал обед по случаю своего избрания в старшины, и в самый полдень. Таким образом, когда Рейнхольд и Фридрих вступили в дом мастера Мартина, им навстречу понесся звон стаканов и загудели, сливаясь вместе, веселые голоса пирующих.
— Ах, — сказал Фридрих, впадая в полное уныние, — мы не во-время пришли.
— А я думаю, — ответил Рейнхольд, — что как раз во-время. Ведь за веселым обедом мастер Мартин, наверно, в добром расположении духа и склонен исполнить наши желания.
Вскоре вошел в сени и сам мастер Мартин, которому было доложено об их приходе, одетый по-праздничному, с ярким румянцем на носу и на щеках. Увидев Фридриха, он громко воскликнул:
— Да это Фридрих! Так ты вернулся, добрый малый? Вот это похвально! И тоже посвятил себя достославному бочарному ремеслу! Правда, когда речь заходит о тебе, то господин Гольцшуэр строит отчаянную рожу и говорит, будто в тебе погиб великий художник и будто ты мог бы отливать такие же красивые изображения, такие же резные перила, как те, что можно видеть в церкви святого Себальда или в Аугсбурге в палатах Фуггеров, но это все — глупая болтовня. Ты правильно сделал, вступил на путь истинный. Добро пожаловать!
И господин Мартин взял его за плечи и по своему обыкновению прижал его к себе, полный искренней радости. Фридрих совсем ожил от ласкового приема, оказанного ему мастером Мартином, вся его тоска рассеялась, и он свободно и смело изложил мастеру не только свою просьбу, но предложил ему в работники и Рейнхольда.
— Что ж, — сказал мастер Мартин, — что ж, вы, право, никогда не могли бы притти ко мне более кстати, чем именно сейчас, когда работы все прибавляется, а работников у меня не хватает. Сердечно рад вам обоим! Снимайте же ваши котомки и входите в дом. Обед, правда, почти подходит к концу, но все-таки вы еще можете сесть за стол, а Роза о вас позаботится.
Тут мастер Мартин с обоими подмастерьями вошел в комнату. Там с пылающими лицами сидели почтенные мастера во главе с ремесленным старшиной Якобусом Паумгартнером. Только что был подан десерт, и благородное вино искрилось в больших стаканах. Каждый из гостей громко рассуждал, не слушая других, и все-таки каждый думал, что его понимают, а время от времени то один, то другой начинал громко хохотать, сам не зная почему. Но когда мастер Мартин, держа за руки обоих юношей, громко возвестил, что к нему только что, и как нельзя более кстати, явились два подмастерья, имеющие хорошие свидетельства, все замолкли, и каждый был рад полюбоваться красивыми пришельцами.
Рейнхольд осмотрелся кругом, Фридрих же потупил глаза и вертел шапочку в руках.
Мастер Мартин указал юношам места на нижнем конце стола, а это, оказалось, были чудеснейшие места, ибо тотчас же появилась Роза, села между ними и стала заботливо потчевать их роскошными яствами и благородными винами. Милая Роза, исполненная прелести, блистающая всем
