С трудом собравшись с мыслями, я вспомнил, что девушка в опасности и нужно ее предупредить. Я бросил попытки отыскать кафе и решил направиться прямо к правителю. Нависающую над городом, похожую на крепость громадину его дома я еще мог различить.
Кроме главной площади, все улицы с наступлением темноты пустели, и я был крайне удивлен, увидев, что впереди меня на крутой холм взбирается немало людей. В следующую минуту я услышал разговор о каком-то банкете или праздновании в Большом Доме, которое очевидно должно было скоро начаться, но не придал этому особого значения. Ко входу я подошел с отставанием всего в несколько ступенек от ближайшей группы, чему был весьма рад, потому что без них я не был бы уверен, что пришел куда надо — под снегом все выглядело совсем иначе. Два холма по обе стороны могли оказаться артиллерийскими орудиями, но были вокруг и другие белые насыпи, объяснить происхождение которых я был не в состоянии. С фонаря возле громадной входной двери свисали грозди длинных острых, как сабли, сосулек, злобно искрящиеся в тусклом свете. Когда пропускали тех, кто был передо мной, я сделал шаг и вошел вмести с ними. Охрана, скорее всего, пропустила бы меня и одного, но я решил, что так будет проще.
Никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Меня, должно быть, узнали, но никто не подал виду, и я тем больше терял контакт с действительностью, чем больше знакомых лиц проходило мимо, даже не взглянув на меня. В огромном мрачном пространстве было уже полно народу, группа, с которой я зашел, была, должно быть, одной из последних. Если это и был праздник, то чрезвычайно унылый. Лица у всех были как обычно суровые; никто не смеялся, не перебрасывался шутками. Если кто и разговаривал, то настолько тихо, что расслышать что-либо было невозможно.
Перестав разглядывать присутствующих, я стал размышлять, как добраться до девушки. Правитель довел меня однажды до двери в ее комнату, но я знал, что никогда бы не нашел ее без проводника. Мне нужен был помощник. Размышляя, к кому бы обратиться, я расхаживал из комнаты в комнату, пока не обнаружил себя в огромном сводчатом зале, где накрытые столы на козлах были заставлены кувшинами и бутылками с вином и прочим спиртным и огромными блюдами с мясом и хлебом. Стоя в темном углу, где никто не мог меня заметить, я смотрел, как слуги вносят новые блюда и расставляют их по столам. Несмотря на лихорадочную тревогу за девушку, вместо того чтоб пытаться ее разыскать, я стоял, не предпринимая ровным счетом ничего, ощущая странную раздробленность собственных мыслей и чувств.
Вспыхнули сотни факелов, осветив огромный зал, убранный для банкета в честь празднования победы. Я с одним из своих помощников пошел взглянуть на пленных. То была традиционная привилегия командующего, таков порядок. Женщины сгрудились за ограждением. Они и так старались держаться подальше от всех, но, увидев нас, умудрились буквально вжаться в стену. Они не казались мне привлекательными. Я не мог отличить одну от другой; от страданий они сделались все на одно лицо. В других концах зала было шумно, здесь же — тишина: ни мольбы, ни жалоб, ни проклятий; только уставившиеся на тебя глаза да красные блики от факелов на обнаженных руках и грудях.
Факелы, по нескольку в одной связке, как ракеты, крепились к огромным колоннам, поддерживающим высокий сводчатый потолок. Прислонившись к одной из колонн, чуть поодаль от всех стояла молодая девушка, и только блестящие волосы прикрывали ее наготу. Надежда умерла в ее душе, отчего белое лицо казалось абсолютно спокойным. Почти ребенок, она не видела нас; глаза ее были устремлены глубоко внутрь собственных грез. Руки, словно ободранные прутики, ниспадающие серебристые волосы… молодая луна среди туч… мне захотелось остаться и смотреть на нее. Но пришел эскорт, чтобы проводить меня в мэрию.
Его ослепительный золотой трон украшали выгравированные изображения героев, его предков, и их деяний. Его роскошная, подбитая соболем и вышитая золотом, мантия ниспадала на колени величественными и незыблемыми скульптурными складками. От факелов летели искры, согревая холодную бледность его длинных, тонких, беспокойных рук. Синий пламень глаз был той же породы, что и синие вспышки огромного перстня на его руке. Что это за камень, мне было не известно. И глаза, и руки находились в постоянном движении. Он не позволял мне отойти, и все время держал подле себя. Я привел армию к победе, за что он и наградил меня ослепительным орденом, который мне был ни к чему: их и так было у меня слишком много. Я сказал, что мне нужна только девушка. Все вокруг ахнули и застыли в ожидании. Я был спокоен. Полжизни я уже прожил и повидал ровно столько, сколько хотел. Война мне осточертела, мне надоело служить переменчивому и опасному хозяину, который любил лишь войну и убийства. В том, как он вел войны, было какое-то безумие. Ему недостаточно было просто победить. Он жаждал войны до полного уничтожения, враги должны были быть вырезаны все до последнего, чтоб ни один не остался в живых. Он хотел убить меня. Но хотя он не мог жить без войны, спланировать сражение или взять приступом город он был не способен; это должен был делать я. Он не мог убить меня. Ему хотелось пользоваться плодами моего военного искусства, и ему хотелось видеть меня мертвым. Сейчас он бросил на меня убийственный взгляд, но от себя не отпустил, одновременно кивком головы подозвав всех, кто стоял вокруг. Тут же образовался узкий льстивый круг, и единственной прорехой в нем был я. Под моей рукой проскользнул, вклинился маленький человечек и поднял длинноносое лицо, готовый вцепиться, как злобный пес, рычащий в угоду хозяину. Круг замкнулся, но я все еще видел синие вспышки кольца, жестикуляцию беспокойных рук, тонкие белые пальцы с длинными острыми ногтями. Он как-то странно загнул пальцы, как упырь, синий камень держался на нижней фаланге. Он отдал приказы, которых я не смог расслышать. Еще недавно он расточал похвалы моей доблести и отваге, сулил немыслимые награды, я был его почетным гостем. Я достаточно хорошо его знал, чтобы представить себе, какую награду он предложит мне теперь. Я уже приготовился.
Шестеро гвардейцев притащили ее, завернутую в солдатский плащ. Их обучили не оставлять синяков. Я этому не учился, и теперь не мог понять, как это у них получается. Последовала секундная пауза. Может, в конце концов, он все-таки способен на великодушие… в подобных обстоятельствах это казалось вполне вероятным.
Потом я увидел, как он протягивает к ней руку, скрученные хищные пальцы увенчанные синим пламенем. Когда огромное кольцо, зацепившись, выдрало ей несколько волос, она вскрикнула тихо, подавлено: то был единственный раз, когда я слышал ее голос. Затем ее бросили ему в ноги, послышался слабый лязг кандалов на щиколотках и запястьях. Я стоял не шелохнувшись, смотрел, и мое лицо ничего не выражало. Холодный, жестокий, безумный убийца; мягкое девичье тело и мечтательные глаза… как грустно, как жаль…
Я решил обратиться к одному из слуг, которые по-прежнему суетились вокруг длинных столов. Я наблюдал за деревенской девчушкой, она была моложе их всех, медлительная, неуклюжая, сразу видно — новенькая. Выглядела она напуганной, забитой, все ее дразнили, шлепали по заду, глумились, обзывали слабоумной. Она уже была готова разреветься, все время допускала ошибки, я видел, как она несколько раз что-то уронила. У нее, наверное, было плохое зрение. Я встал в дверях, через которые она ходила, схватил ее и оттащил в сторону, зажав рукой рот. К счастью, в коридоре никого не было. Пока я говорил, что не причиню ей зла, что только хочу помочь, она с ужасом смотрела на меня, и покрасневшие глаза ее наполнялись слезами. Она моргала, дрожала, казалось, она настолько глупа, что ей ничего невозможно растолковать. Времени не было, с минуты на минуту ее хватятся, но она молчала как рыба. Я то ласково ее уговаривал, то давил на нее, то встряхивал, то показывал пачку денег. Все без толку, абсолютно никакой реакции. Добавив еще денег, я сунул их ей под нос и сказал: «Вот твой шанс убежать от людей, которые так плохо к тебе относятся. С этой суммой в кармане ты долго сможешь не работать». Наконец, она сообразила и согласилась отвести меня в ту комнату.
И мы пошли, но она все медлила, и я стал подумывать, а знает ли она вообще дорогу.
Нервы мои были на пределе, мне хотелось ее ударить, сдерживать себя становилось все труднее. Я боялся опоздать. Сказал, что должен говорить с правителем, что на празднике сделать это будет невозможно, и с облегчением услышал, что он никогда не приходи^ к самому началу, но появляется только часа через два, когда все уже поели и выпили. Наконец, я узнал те самые крутые ступени. Она указала на дверь, схватила деньги, которые я держал в руке, и метнулась обратно тем же путем, которым мы пришли.
Я поднялся и открыл единственную дверь. В звуконепроницаемой комнате было темно, лишь из алькова падал тусклый свет. Я увидел девушку, она лежала на кровати полностью одетая, рядом — книга; она читала и заснула. Я тихо произнес ее имя. Она начала подниматься, блестя волосами. «Кто это?» В голосе слышался страх. Я подвинулся так, чтобы тусклый свет падал мне на лицо. Она сразу узнала меня: «Что вы здесь делаете?» Я сказал: «Вы в опасности. Я пришел, чтобы забрать вас отсюда». — «Но почему я должна идти с вами?» Она была крайне удивлена. «Какая разница…» Звук мы услышали одновременно: на лестнице послышались шаги. Я сделал шаг назад, застыл, затаил дыхание. Слабый свет с лестницы погас. Спрятавшись в тени, я был в полной безопасности, если только она не выдаст меня.
