— Ох, Лев Ефимович, мрачный у Вас тост, — сказала я.
Все звонко чокнулись и продолжили есть. Я забыла свои обиды на дурного карпа и положила еще один огромный его кусок себе в тарелку. Ну, до чего вкусно! Всё было приготовлено руками Кати и Гертруды Николаевны, всё красиво сервировано и особенно по-новогоднему украшено.
«Гена, как у тебя дела?» — «Нормально».
«А на работе?» — «Нормально».
«Мила, как дела?» — «Нормально».
«Наташ, а у тебя?» — «Да так, ничего вроде бы».
Тьфу ты, не с кем даже поговорить. Еда в нашей компании становилась единственным развлечением.
Только Лена пыталась рассказывать что-то веселое, остальные усердно пытались благодарно весело смеяться. Меня совсем подкосил второй кусок карпа и еще добрый пяток разных салатов, я сидела обожравшаяся, уже зевала и страшно хотела спать. С такими ужасающе-помоечными жирными пятнами на моих штанах смотрелось бы, по-моему, вполне прилично ткнуться лицом в салат и, громко рыгнув, заснуть.
— Ольга, еще раз клюнешь носом, я дам тебе по шее, — страшным шепотом в моё ухо Катя прошипела свою угрозу.
— Да не сплю я, — и жалобно, — Может быть, через часок я уже где-нибудь прилягу?
— Нет! Ляжешь, когда все разойдутся, — отрезала сурово Катя.
Вкусно поесть и хорошо поспать — мне лучшего Нового года не надо. Как встретишь, так весь год проведешь. Хочу весь год спокойно вкусно есть и спокойно много спать, — мне для счастья больше ничего не надо, ну, может быть, сексом еще заниматься тоже много. Почему мне не дают заснуть? Почему, вообще, все диктуют, как мне надо жить!? Я ещё раз широко зевнула, совместив это действие с громкой икотой, оглядела стол и оценила реальные возможности хоть каких-нибудь для себя развлечений.
— Лев Ефимович, а кто Вам помог с Вашей мастерской: Хрущев? — я безошибочно выбрала для себя собеседника, Льву Ефимовичу было что рассказать и произнести кроме скупого «нормально». Тема его работы и его творчества была бесконечной, задай вопрос и слушай, от скуки не умрёшь.
— Хрущёв? Нет, мне под Ленина её построили. Знаешь на Октябрьской площади моего Ленина? Вот под него и построили. Гагарин с мастерской мне очень помогал, почти каждый день приезжал: Все смеялись над ним, что прорабом ко мне устроился. Дружили мы хорошо с ним. И времена были хорошие: А Хрущев?: Неплохой мужик был. Первый раз я его увидел, мы были еще студентами. Мы делали снежные скульптуры в Сокольниках: и там… в этом: чёрт его возьми, не помню уже: Везде, в общем. Большие делали… высотой 20–30 метров.
— Да ладно, Лев Ефимович, 30 метров — это девятиэтажный дом, — мне казалось это невероятным, Лёва точно что-то путал.
— Ну, вот, такие и делали. Да, большие, — продолжал Лев Ефимович. — Делали огромные короба из щитов, загружали их снегом, потом поливали водой, все это смерзалось, щиты снимали и получались огромные глыбы из льда: и делали фигуры разные сказочные… коней красивых делали… и э-э-э… — Лев Ефимович попытался вспомнить других ледяных героев, но верными оказались только лошадки, остальные за десятки лет разбежались или уже померли в его памяти. — А потом брали бадью с горячей водой, окунали туда снег и горячим снегом придавали форму.
— Папа, ну, как снег может быть горячим!? Ты совсем уже, — вмешалась Катя, в горячий снег она не верила.
— Да-а, горячий, мы же его в горячую воду опускали, — Лёва был уверен в данной технологии с использованием горячего снега.
— Так он же там таял, — вспомнила Катя законы физики.
— Вы все ничего не понимаете, — неожиданно обиделся Лёва. — Ты дочь, ничего об отце не знаешь, пришла хоть раз бы в мастерскую, архив посмотрела бы.
— Я каждый день в мастерской. И что я о тебе не знаю?
— Ты можешь помолчать, неинтересно, смотри телевизор, — защитила я Лёву. Катю всегда трудно заткнуть, лучше сделать это сразу. — Ну, Лев Ефимович, и что там с Хрущевым?
— Э-э-э: лошадей значит… На чем я остановился? А! Большими кухонными ножами мы вырезали эти фигуры. Всем нравилось, раньше любили в парках гулять. Столько людей приходило посмотреть на наших лошадок и всяких там: А намерзлись мы там: тело водкой натирали… ну, и принимали внутрь, конечно. Хотя никто не пил тогда, как сейчас.
— А какой год то это был? — спросила я.
— Два или три года перед войной, вот и сам подсчитай. Хрущев был тогда секретарем горкома, это позже мы уже с ним встречались, он уже руководил страной. Так вот, ездил он по городу, смотрел, как идет подготовка к Новому году, мобильный был человек, он всегда много ездил, не протирал штаны. Приводит его к нам показывать ледяные скульптуры директор парка. Хрущев в восторге, — Лев Ефимович устремил восхищенный взгляд на тридцатиметровую высоту, изображая Хрущева. «Кто, говорит, это делал?» А старший в бригаде студентов у нас был здоровый такой парень, Посяда фамилия. Плохо учился, но фигуры эти делал очень хорошо. Выходит вперед, стоит, мнётся: скромный был, помер уже. Хрущев спрашивает: «Сколько вам за это платят?». Мы: «По двадцать рублей». Хрущев директору парка, женщина была хорошая, как же ее фамилия… не помню. Хрущев ей: «Да вы понимаете, какая это красота и как она нужна городу и стране? Утроить! Молодцы!» И уехал. Нам тут же на блюдечке, — Лев Ефимович двумя ладошками изобразил блюдце, в него он смотрел тоже с восхищением, шестьдесят четыре года назад на нем ему принесли деньги за ледяных лошадок. — Нам тут же на блюдечке по четыреста рублей!
— Так вам же сказали утроят? — удивилась я несовпадению цифр.
— Чего утроят? — не понял меня Лев Ефимович.
— В начале вам обещали по двадцать рублей. Так?
— Так.
— Хрущев сказал утроить. Так?
— Так, — опять согласился Лёва.
— А вам заплатили четыреста…, - с победоносным видом закончила я свои подсчёты.
— Так вот, я же и сказал, балда, утроили, — Лев Ефимович пошевелил пальцами, показывая мне воображаемые деньги.
Да, вести бухгалтерию шестидесятилетней давности было бессмысленно. Ох, Лев Ефимович… жил он совсем в другом измерении.
— Ну, и что дальше? — мне нравилось его слушать, старая Москва представала передо мной кадрами из довоенных фильмов, по-другому она и не могла предстать передо мной, моему папе тогда было лет шесть, а мама появится на свет только в сорок втором: Мне нравилась история человека, добившегося успеха, признания и известности. Она не свалилась ему на голову манной небесной, и не была завоевана только его талантом: Хитросплетения судьбы, все вместе легло козырной картой в его жизни. Его когда-то ставшая верной подругой Фортуна никуда не делась от Левы, она по-прежнему жила с ним в гражданском браке, уже постаревшая и потрепанная, она оставшимися силами оберегала его, дарила ему удачу, здоровье, неожиданных, непонятно откуда берущихся заказчиков на его скульптуры. Они были хорошей парой.
— Вот ты лучше бы фотографии мне сделал, прошу, прошу… никогда ничего не дождешься. Вот где Куроедов? — Лев Ефимович привел сняться главкома ВМФ, чтобы лепить его потом по фотографии. Мы с Катей, действительно, так и не сделали его пока.
— Завтра сделаю, — устало вздохнув, пообещала я.
— Завтра, завтра, вот я для вас всегда… — забурчал Лев Ефимович. — Вон Катька…
— Ну, папа, хватит.
Лев Ефимович с улыбкой посмотрел на Катю и неожиданно:
— Красивая ты женщина, Катька…
— Я не женщина, я девушка. Какая я тебе женщина? — обиделась Катя.
— Какая разница: Красивая, потому и прощаю тебе всё. Бухтиш ты всё, бухтиш, бу-бу-бу: Совсем ведь молодая ты, а как бабка какая-то. Ладно: А с Хрущевым мы встретились потом, когда он уже руководил страной. Он придумал поставить памятник Марксу в том месте, где заложил камень Ленин в двадцатом году. Начали искать камень, все перерыли, нашли. Всё как надо… подпись Ленина: памятник Марксу: двадцатый год: Объявили конкурс, самые известные скульпторы участвовали:, - эту фразу Лев Ефимович произнес важно, — Томский, иностранцы: и поляки, и немцы:, многие участвовали. И я сделал. Сделал эскизный проект и послал на конкурс….
Так вот, отдыхаю я в Гурзуфе, иду… шагаю… два мужика на лавочке сидят, читают «Правду», а на первой странице фотография моего макета. Я к ним. «Не дадите», — говорю, — «на секунду, взглянуть на газету?» А они: «Вот возьмите две копейки, купите себе». Мудаки, — Лев Ефимович, возмущенный их хамством, неожиданно выругался. — Я бегом к себе в номер, а там мне все уже несут эту газету, поздравляют. Анникушин и как там его… все. Ну, тут банкет, все деньги сразу потратил. Ох, как меня поздравляли!
В Москву приехал, сразу в ЦК комсомола. Да, говорят, надо решать. Но никто ничего пока не знает. Приезжаю в мастерскую:, не сюда, а маленькая у меня была тогда на Песчанной.
— Это на Альендо? Где Вы нам показывали? Ну, она не такая уж маленькая.
— Да, да, там, — Лёва махнул рукой в совершенно неопределенном направлении. — Приезжаю, выпил:, надо было отметить, набрался наглости, звоню в горком партии в отдел культуры. Спрашивают, кто звонит. Я говорю, звонит скульптор, выигравший конкурс на памятник Марксу. Сейчас, говорят. Подходит другой мужчина, мы поговорили, оказался он секретарем горкома, его временно поставил тогда Хрущев, пригласил из Киева. А было полшестого уже, конец рабочего дня, а он оказывается жил там же на Песчаной. Сейчас я к Вам приеду, говорит, по пути ему было: И через час уже был у меня… Лицо рябое такое, — Лев Ефимович брезгливо поморщился. — Мы выпили, он меня поздравил, мужик хороший оказался, и сказал, что макет завтра с утра надо везти в ЦК показывать комиссии. И уехал. Прихожу с утра, меня уже ждет машина, и бегает какой-то болван и орет на меня матом: «Что ты опаздываешь? Срочно надо везти?..» Этот мудак орал на всех, суетился, бегал и зацепил Маркса: Он ба-бах! И голова отлетела, хорошо не вдребезги: мужик чуть не обосрался:
