Она расправила блузку и решительно проговорила:
— Я готова, доктор Кранкейт.
Кэнди очень старалась не отставать от доктора Кранкейта, когда он шел по коридору решительным шагом, слегка наклонившись вперед, а его ястребиный нос рассекал воздух, словно ядерная боеголовка самонаводящейся ракеты средней дальности.
Она украдкой поглядывала на доктора и думала про себя, что вот они вместе идут на осмотр, и это, наверное, символично. Может быть, это ее судьба: быть рядом с ним? На взлете его медицинской карьеры и в минуты отчаяния, когда он будет терзаться мучительными сомнениями и ему станет казаться, что все его усилия не дадут никаких результатов, — она будет рядом, и пойдет с ним вместе, плечо к плечу, вот как сейчас, на очередное сражение с Врагом, и поддержит его, и утешит, если ему будет трудно, и отдаст ему все тепло своей женственности.
Кэнди Кранкейт, проговорила она про себя, и сердце забилось в горько-сладком восторге — да, она станет его женой! Все ее грезы о будущем, все размышления о том единственном и неповторимом… каким будет этот мужчина, любовь всей ее жизни, который разбудит в ней женщину… и вот однажды, в самый что ни на есть обыкновенный день, она открывает дверь и видит мужчину… и понимает, что это он. Вот так все просто.
И это значит, что и она, в свою очередь, тоже откроет в нем скрытый потенциал, хотя он, конечно, об этом еще не знает. И то, что Кранкейт еще ничего не почувствовал, что он пока не увидел, что они предназначены друг для друга самой судьбой, и что у них будет большая — большая-большая — любовь… от этого Кэнди любила его еще больше. Бедный мой, бедный, думала она, он пока еще не понимает, как сильно я ему нужна. Такой хороший, и такой глупенький… как все мужчины. Кэнди едва не рассмеялась вслух. Вот он, идет рядом с ней, весь поглощенный мыслями о работе, и пока еще даже не представляет, что у него в сердце уже поселилась любовь. Любовь, предначертанная судьбой. Ей хотелось его ущипнуть или игриво пихнуть локтем в бок, чтобы пробиться сквозь это нелепое — и такое мужское — бесчувствие. Но она понимала, что не стоит торопить события, да и вообще, сейчас его лучше не отвлекать. Сейчас он будет осматривать ее отца, и ему надо сосредоточиться.
Бедный папа, подумала Кэнди. И это все я виновата! Ну, то есть, если б не я… если б не я…
Кранкейт резко свернул в боковой коридор, и Кэнди даже слегка опешила от неожиданности, потому что увидела там такое… такое…
Коридорчик был маленький, в смысле, короткий, и выводил к лестнице вниз, и где-то на полпути к лестнице, прямо на полу, растянувшись на животе, лежала какая-то пожилая женщина.
Услышав шаги, тучная женщина с трудом поднялась на колени и принялась яростно натирать пол мокрой щеткой. Надо думать, она прилегла отдохнуть на минуточку, и тут как раз вошли Кранкейт и Кэнди. Когда они подошли ближе, женщина подняла голову и взглянула на Кэнди с такой неприкрытой злобой, что та едва не запнулась. Но Кранкейт спокойно прошел мимо и даже сказал, обращаясь к уборщице:
— Добрый день, Одри.
Одри, однако, демонстративно отвернулась, как бы давая понять, что она не то что здороваться — видеть их не желает, и что-то сердито пробормотала себе под нос. Она продолжала яростно натирать пол и даже и не подумала остановиться, чтобы их пропустить, так что Кэнди пришлось перешагнуть через ее вытянутую руку. Но как только они прошли, толстая тетка схватила ведро с мыльной водой и выплеснула чуть ли не половину прямо под ноги Кэнди…
А Кэнди как раз смотрела на Кранкейта, пытаясь понять, как он отнесся к такому явному проявлению недружелюбия. Судя по всему, его это нисколечко не задело. Он, похоже, вообще не заметил, что его, в сущности, обхамили… но она не успела додумать последнюю мысль, потому что предательский мыльный поток уже добрался до ее высоких каблучков, и она поскользнулась. Кэнди с ужасом осознала, что падает — причем, скорее всего, упадет на лестницу и скатится вниз по ступенькам, хорошо, если шею себе не свернет, — и в это мгновение громкий, раскатистый смех, от которого кровь стыла в жилах, разорвал больничную тишину.
Звуки этого жуткого смеха все-таки вырвали Кранкейта из глубокой задумчивости. Он увидел, что происходит, и успел подхватить Кэнди в самый последний момент, когда она уже падала в пустоту. Он обернулся и с отвращением взглянул на уборщицу, «Одри», которая даже и не пыталась скрывать своего злорадства и продолжала смеяться.
— Господи! — прошептала Кэнди, когда они благополучно спустились по лестнице, и дородная тетка-уборщица уже не могла слышать их разговор. — Это кто?
— Эээ? — Кранкейт, похоже, уже позабыл о случившемся.
— Эта женщина… которая мыла полы. Это кто?
— Ну, просто женщина, которая мыла полы, — голос у доктора Кранкейта был спокойным и ласковым, как у психоаналитика, обращающегося к нервному, легко возбудимому пациенту.
— Да, но вы назвали ее «Одри».
— А как мне еще ее называть, если ее так зовут? — теперь в его голосе появилось легкое раздражение.
— Вот я об этом и говорю. Кажется, вы ее знаете… ну, то есть, знаете, кто она. Какая-то она странная, такая…
— Самая обыкновенная. Не вижу в ней ничего странного. Равно как и в том, что я знаю, как ее зовут. Я тут, в больнице, почти всех знаю по имени.
Похоже, он начинал сердиться, и Кэнди дипломатично решила, что эту тему лучше оставить. Бедный мой, бедный, такой сердитый, подумала она. Просто он слишком много работает, нервы уже на пределе.
Дядя Джек — с головой, забинтованной так, что даже лица было почти и не видно, — возлежал на подушках, точно восточный паша, и смотрел на своих молоденьких посетителей с кроткой улыбкой.
— Я привел Кэнди, — сказал молодой человек.
— Кэнди? Я знал одну девочку Кэнди, — мечтательно проговорил дядя Джек. — И она прямо вылитая та девочка… словно сестра-близняшка.
Перед тем, как войти в палату, Кранкейт объяснил Кэнди, что психическое состояние пациента на данный момент можно определить как «отделенный разум». Это когда человек перестает понимать, кто он такой и как все устроено в мире, даже на самом элементарном уровне. Ее отец потерял память, и его подсознание и его «я» — наиболее важные факторы для сохранения способности к рациональному мышлению — сейчас как бы стерлись. Он, может, и воспринимает, что происходит вокруг, но вряд ли осознает. Он потерял всякое ощущение себя, и поэтому лишь принимает сигналы и образы — как фотокамера или микрофон.
Так что Кэнди была подготовлена. Но ей все равно стало грустно и страшно, когда дядя Джек сказал, что она напоминает ему себя самое.
— Но, папа, — она очень старалась, чтобы у нее не дрожал голос, — это же я, Кэнди!
Дядя Джек вроде бы и не понял, что сказала ему Кэнди — он смотрел на Кранкейта и улыбался ему, как будто ждал ответа именно от него.
Кранкейт достал блокнот и ручку и записал: «агоническое подсознание». Он тоже улыбался, но не так, как его пациент. Он улыбался, довольный, потому что он занимался своей работой, погружался в свою стихию: он был как знающий оператор за сложным пультом, и сейчас ему предстоит разобраться, какие цепи работают нормально, а какие — нет. Он осторожно взял руку дяди Джека, положил ее поверх одеяла и раздвинул ему пальцы пошире.
— Где у вас большой палец? — спросил он. Благостная улыбка дяди Джека тут же застыла, превратившись в натянутую гримасу.
— Где большой палец? — терпеливо повторил молодой доктор.
Дядя Джек озадаченно уставился на свою руку. Потом неуверенно приподнял средний палец.
— А где тогда средний палец?
На этот раз дядя Джек приподнял мизинец.
— Безымянный? Вообще ничего.
— Мизинец?
Дядя Джек вновь поднял средний палец. Кранкейт протянул руку и прикоснулся к большому пальцу дяди Джека.
— Это какой палец? — спросил он. Дядя Джек радостно заулыбался.
— Вы знали, вы знали, — сказал он восхищенно. Кранкейт прикоснулся к его мизинцу.
— А это какой?
— Мизинчик! — отозвался пациент с неподдельным восторгом. — Я знаю, я знаю!
Кэнди едва не расплакалась. Бедный папа, подумала она, и это все я виновата, только я…
— Где у вас правая рука? — спросил Кранкейт.
— Наверное, вот, — сказал дядя Джек, — поднимая левую руку. — Что-то я как-то совсем запутался.
— А где левая?
Дядя Джек пристально уставился на свою руку, но ничего не сказал.
— Где у вас левая нога?
Дядя Джек пошевелил мизинцем на левой руке.
— Вы уверены, что это нога?
Дядя Джек оттопырил мизинец на правой руке.
— Где у вас большой палец на правой руке?
— Совсем я запутался, — повторил дядя Джек и указал на свою левую руку, потом — на правую, потом — на левую ногу Кранкейта. — Как-то все с ними сложно, — признался он. — Никак не могу разобраться.
