Алексей взглянул за канаты на совершенно заплывшее лицо своего тренера, сидевшего с бутылкой Стрелецкой за судейским столом.
– Еще спокойнее, Леша, спокойнее, – шепнул опытный тренер, только утром перенесший зверский припадок белой горячки, и Степанов понял его по движению губ.
Под жуткий скрежет второго съедаемого Страшилищем стакана Алексей спокойно допил свою первую дозу.
– Наливай по два стакана, – сказал он секунданту.
Прошло уже половина первого раунда, а Страшилище набрал в пять раз больше очков – приходилось дать себе отчет, что тактика на устрашение, точнее замешательство, сработала.
Алексей плавным жестом поднес свой второй стакан и сильно, уверенно выпил; в тот момент, когда его правая рука ставила стакан таким же плавным жестом – левая уже поднесла другой ко рту, когда и тот стакан был выпит, правая уже подносила наполненный секундантомтретий стакан.
В таком темпе он работал ещё минут десять, пока голос коментатора не заставил Алексея прислушаться.
– Русский перепойщик, – быстро говорил коментатор, – демонстрирует великолепное владение стилем «загребальная машина», хотя нельзя неотметить, что он исполняет стакан в три с половиной выхлеба, а немецкий перепойщик в один, что сильно скажется на оценках, вынесенных судейской коллегией. К тому же Степанов явно пренебрегает психологической борьбой с противником. Создается впечатление, что он его просто не замечает, что тоже является своего рода стилем, отвергнутым однако ещё на заре развития перепоя. Такой стиль более угнетает и подавляет самого спортсмена, нежели его противника, кроме того я думаю, что телезрители скажут вместе со мной: Такой перепой нам не нужен! Это уже не искусство!
– А ну гляди, гадина поганная, гляди, яко я тевятый стаканишшо вышру, мать тфаю! – кричал Гамбургское Страшилище.
Алексей понимал, что явно проигрывает в артистизме, но не мог изменить тактику до конца раунда, так как в перерыве противник решил бы перестроиться.
Атаку и решительную атаку нужно было начинать в начале второго раунда.
…
Прозвинел гонг и секунданты бросились на ринг, чтобы утереть лица спорцменов и стол.
Тренер положил руку на плече Степанову:
– Нормально, Леша, нормально. Походи по рингу. Запомни: левой больше работай, левой! А главное – не дай себя запугать. Ты ведь злее. Я ведь помню: пацаном, ты литр литр самогона осилить не мог, а уж был злой.
Глядя на расплывающиеся черты дорогого лица, Степанов вспомнил их вчерашний разговор с тренером:
– Значит «Молдавский» красный? – строго спрашивал тренер.
– Красный, только красный, – твердо отвечал Алексей.
– Конечно, Леша, конечно! А может всетаки белый? Или хотя бы розовый? Недоберешь коэффициентом бормотушности – возмешь колличеством. Все помни, ведь у тебя на прошлой неделе…
Да. Алексей помнил, хотя и нетвердо, что на прошлой неделе перенес прободение язвы желудка. Да, «Молдавский» красный, «Молдавский», разящий меч советских перепойщиков – ты не любишь слабых.
– Нет, Иваныч, нет – красный, только красный. Ведь спорт любит сильных.
Тренер опустил плешивую голову и не скоро поднял ее, смахнув щедрую слезу старого перепойщика.
– Другого ответа я не ждал. Пора и за тренеровку.
И Иваныч стал выставлять на тренеровочный стенд до боли знакомый спортинвентарь – темно-зеленые бутылки в опилках с желтыми жестяными пробками без язычков.
– Создается впечатление, – диссонансом врезался в сознание Алексея голос коментатора, – что немецкому мастеру удалось подавить волю советского спортсмена к победе. Однако, посмотрим, что скажут судьи.
На гигантском табло зажглись огни – судейские оценки. Алексей ещё твердо различал эти неутешительные для него цифры, после второго раунда их обычно сообщал тренер.
Рихард Грюшенгауэр получил за артистизм исполнения почти в два раза больше баллов и чуть-чуть вырвался вперед по колличеству абсолютных алкогольных единиц – хотя немецкий спортсмен к концу раунда и снизил темп, но крепость и коэффициент сахарности его напитка были больше.
Гамбургское Страшилище не вставал со своего стула – он сидел вразвалку, блаженно раскрыв громадный рот и двое секундантов изо всех сил махали перед ним полотенцем, вгоняя вего пламенную пасть свежий воздух. Двое других секундантов массировали ему руки.
– Зачем это? – мрачно подумал Степанов, – будто бить меня собирается.
Международная Федерация Перепоя уже давно поднимала вопрос о допустимости физического контакта соперников, однако окончательное решение по этому вопросу ещё не было выработано.
Иваныч между тем втолковывал Алексею тонкости возможного поведения соперника. Степанов, наморщив лоб, слушал его, растроганно думая о завидной памяти старого перепойщика.
Иваныч помнил даже восьмидесятые годы XX века или как их называли – «лютые восьмидесятые». Алексей с трудом верил в жестокие рассказы об этом времени.
Например: Иваныч рассказывал, что по воскресеньям в магазинах совершенно ничего не продавали. Можно ли в это верить? Ведь человек, когда уже шагнул в космос, бурно развилась электроника, машиностроение и в воскресенье человек ничего не мог выпить.
Если кто делал и продавал самогон – давали срок до пяти лет.
– Это как же – за самогон посадить могли? – недоверчиво смеялся Алексей.
– Могли припаять свободно, – поучительно говорил тренер, – за самогоноварение до пяти лет.
– А вот если я суп сварил, тоже посадить могли?
– Нет, за суп не сажали.
– А если чаю заварил?
– Вроде нет… не помню. Эх, Лешка, много чего было… такого… – Иван поглаживал стакан, мучительно вспоминая чего-нибудь.
– На улицу страшно было выйти. Бандиты везде… нет, это в Америке бандиты были, а у нас – менты! Менты у нас были. Вотсейчас милиционер тебя на соревновании охраняет, цветы тебе дарит, ты с ним поговорить можешь, как с человеком. А тогда милиционеры вроде бандитов были. Неохота ему работать, а охота ему кобелиться и залупаться – вот он и идет в менты. Идешь ты мимо него, трезвый даже, а он тебе ручкой вежливо – давай залупаться: ваши документы, ваш рабочий пропуск, а что у вас в сумке, пройдемте, разберемся.
– Так что же вы такие пришибленные были – почему же вы не боролись?
– Ага, мы боролись, это точно ты сказал – в очередях особенно боролись. Соберуться, бывало, менты толпой у магазина и смотрят, как ты борешься. Потом оцепят магазин – кого хотят, того пустят, не покажешься им – увезут к себе в КПЗ и натешатся вдоволь – борються с тобой… – Иваныч зябко повел плечами и тяжело вздохнул. – За гластность велели бороться тоже. Чтобы одну правду говорили. Рпскроешь, например, центральную газету, а там на первой странице прямо так и написано: «Наше правительство опять здорово лопухнулось». Или войдешь в соловую, а там на стене лозунг: «Кормим дорого, долго и не вкусно». Да, дорого… дорого все стало. Получку за три дня пропьешь, если дурак. У тех и лозунг такой был: Заработал? Пропей.
– Нет, Иваныч, заврался ты совсем. Это ты мне про Америку все рассказываешь – там и бандиты, и посадить могли, и гластность, и дорого все.
…
Ударил гонг и секунданты, спотыкаясь о пустые бутылки, выскочили с ринга.
Гамбургское Страшилище взял в руку десятый стакан и, почесывая живот, начал:
– Мать тфаю, клянь-ка, как…
– А ну, мать твою, молчать, у меня харчемет – соплей перешибу! – что было сил прорычал Алексей и, быстро повернувшись к секунданту, продолжал:
– А ты что возишься? Дай сюда!
Алексей выхватил из рук секунданта откупоренную бутылку «Молдавского» красного, откусил горлышко, харкнул им в сторону соперника и влил содержимое в свою брюшную полость хлебком полтора выхлеба прогнувшись.
– … как я десятый стаканишко выжру! – не потеряв духа продолжал кричать Гамбургское Страшилище.
Жутко захохотав, Степанов выхватил из рук секунданта вторую, уже откупоренную бутылку портвейна и, глубоко вздохнув, вскинул ее над головой.
