– Вот какой перепой нам нужен! – закричал коментатор, – советский спортсмен проводит исключительной красоты прием под названием «вакуум-насос»: вино втягивается одним глотком так, что пузырьки воздуха не проходят в надвинное пространство и, таким образом, сильная работа ротовых мышц создает там абсолютный вакуум. Да! Спорт не любит слабых! Спорт любит сильных!
В этот момент опустевшая бутылка с очаровательным звоном брызнула во все стороны, не выдержав давления столба окружающего воздуха. Вся морда Алексея оказалась изрезанная осколками.
Волны оваций гремели по залу, да и во всем мире. Наверное многие телезрители уронили стаканы.
– Интерес к состязанию огромен! – с радостным напором, захлебываясь кричал коментатор, – многие информационные и телевизионные агентства в связи с состязанием даже отложили сообщения о ходе сто девяносто восьмого раунда переговоров на высшем уровне между товарищем Иваном Абрамовичем Натансоном и господином Натаном Завулоном по вопросу о сокращении ракет средней дальности в Европе.
Не теряя ни секунды, Алексей продолжил столь блестяще начатую атаку; достигнув прочного успеха, он снова перешел на игру в своем излюбленном стиле «загребальная машина», дополняя ее красивым матом.
Сильно деморализованный кровавым видом Алексея Гамбургское Страшилище что-то бормоча грыз свой десятый стакан. Немец схватил его, открыл рот, но, не говоря ни слова, начал пить.
Алексей увидел, как его соперник закашлялся, закурлыкал и, схватившись за рот нагнулся под стол.
Зал ревел, как прибой, все накатывались и откатывались от Алексея, качаясь справа налево.
– Замечательная победа советского спортсмена! – еле звенело в ушах и Степанков не понимал: как? Разве уже все кончилось? Глава судейской коллегии, не дожидаясь, когда вспыхнет табло, пролез под канатами, побежал, схватил руку Алексея и высоко поднял ее.
Голос из денамика гордо загремел над колышущимися трибунами:
– В связи с проблевом на месте, допущенным Рихардом Грюшенгауером, победа присуждается Алексею Степанову, Советский Союз!
КОНЕЦ ФИЛЬМА
(фильм снят на пленке шосткинского комбината «Сфема»)
Иван медленно встает. В его глазах невыразимый ужас. Не сводя глаз с телевизора, он на цыпочках крадется к двери; Валера Марус чмокает и переворачивается на другой бок.
Глава третья. Начал за здравие, кончил за упокой.
Наутро Валера вскочил, как полоумный, не выключив телевизора бросился на работу, по тому как знал, что если он ещё и на работу будет опаздывать, его точно отправят принудительно лечиться на Балтийский завод.
Поэтому, когда он пришел вечером с работы, телевизор ещё работал. Валера некоторое время тупо смотрел на телевизор, не понимая, почему это он работает.
– Сегодня, дорогие товарищи, мы начинаем чтение автобиографии известного музыканта В.Шинкарева «Говно в проруби».
Часть первая – «Везде хорошо»
Часть вторая – «Там, где нас нет»
Валера все равно ничего этого не понимает и выключает телевизор, со злостью думая, сколько же электричества он сожрал за ночь и целый день.
Этот бред так насыщен прекрасными эпиграфами, что невольно хочется сказать (но, кстати, это вовсе не бред, а сопротивление ежеминутно нарастающей всеобщей бессмыслицы): А сейчас я наворочу ещё больше эпиграфов. Хорошая книга может состоять из одних только с умом подобранных эпиграфов, так, точно они выражают первоначальные намерения автора.
«Санкт-Питербург, новый город, выросший по воле царя, прекраснейшим образом демонстрирует почти чудовищные структурные аномалии и неуравновешенность таких больших городов»
Ф.Бродель
«Единственным светилом в Дуггуре, его солнцем служит луна»
Д. Андреев
«… за Невой, в полусветлой, зеленой тандалии повозстали призраки островов и домов, обольщая тщетной надеждой, что тот край есть в действительности и что он – не вобщая бескрайность, которая выгоняет на Питербургскую улицу бледный дым облаков»
А. Белый
«Никифоров знал магическую силу писания, которая притягивает к себе жизнь, то, о чем писалось, то было полнейшим вымыслом – поднялось из твоего мрака, из твоих ила и водорослей, внезапно воплощается в яви и поражает тебя иногда смертельно»
Ю.Трифонов
«Нет исхода из вьюг
И погибнуть мне весело»
А. Блок
Но так сидеть скучно – Валера посмотрел всю коллекцию открыток с изображениями артистов, которую он собирал недели две, допил брагу и на какой-то момент искра неумной, веселой надежды заслонила от него комнату с окном: нет, все правильно! Живет он, дай Болг всякому, жены нет, работа нормальная, с аванта будет тахта, а не раскладушка. А там ещё женщина какая-нибудь полюбит Валеру.
Валера включил телевизор.
«… таким образом можно с уверенностью сказать, – уверенно говорил человек в белом халате, похлопывая по ЭВМ, – в основных чертах будущее прогнозировать можно! Зная, конечно, основные законы развития человеческого общества.
– А вот телезрители спрашивают нас: Можно ли прогнозировать индивидуальное человеческое будущее?
– Какое будущее, – растерянно говорит человек в белом халате.
– Может ли сам человек прогнозировать, в общих, конечно, чертах свое личное будущее?
– Нет! – отвечает ученный, подумав, – этого сделать нельзя! Вот пример: знал ли мой однокурсник Борис, бренькая в армейском туалете на гитаре, что в недалеком будущем он будет совещаться с Иоко Оно о путях развития рок-музыки? Нет, этого он не знал. Другой разительный пример. Вот, кстати, у меня для этого форография… (Находит в кармане и показывает телезрителям какую-то древнюю неразборчивую фотографию). Вот фотография маленького Мити. Вопрос: знал ли маленький Митя, что в будущем он станет знаменитым Дмитрием Ивановичем Менделеевым, автором периодической системы элементов? Нет, этого он не знал.
Валере делается почему-то жутко. Он тоже ставит себе какие-то непонятные вопросы: Знал ли Валера Марус, что… Мог ли кто-нибудь помыслить, что Валера Марус… А что?
Валера подходит к окну и с тоской смотрит: черный снег, ветер. Буранный сумрак.
Громадного калибра полная луна пролетела под черной прорубью в облаках.
Валере делается привычно одиноко, это бесконечное молчание, молчание или телевизор.
Он возвращается к телевизору и, переключив, с удивлением видит в пелене снега знакомое лицо Джакоба Кулакина: ведь телефильм-то ещё идет! Ну, слава Богу, это последняя серия.
Джакоб удивленно рассматривал веселых гренадеров и штатских, машущих какими-то флажочками и славящих свою царицу. Его схватил за плече и развернул на себя совершенно пьяный свирепый мещанин. Сквозь снег и темноту он принял серебряные пуговици на камзоле Джакоба за часть какой-то униформы, сорвал шляпу и полушутливо кланяясь, заорал:
– Молодцы, братцы! Покрошили, наконец, ферфлюхтеров, дай вам Бог, и матушка наша Елизавета… ура, мать вашу!
– Ура! – грянули вразнобой в мелькающих фонарях, – Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый росс!
Как влюбленный ошибается, пускаясь вдогонку за незнакомой женщиной, которую его ищущий взгляд принимает за влюбленную, так Джакоб бросился за многими прохожими; но, казалось, на этоу улице, где со времен Петра звучали десятки языков и толкались сотни черных шкиперов – Джакоб единственный иностранец, а Монтахью нигде; мы с ним остались вдвоем, если он лежит на дне Маркизовой лужи – и мне не уйти далеко.
Господи, смилуйся над всеми, кто в море сейчас, этой ночью. Вихри черного снега, ветер, бурный сумрак – вот ткань жизни этого города, а им все непочем! Беснуются, плачут, машут флажочками, все наполненно удивительной ледяной страстью.
