В здешних северных колхозах есть такие бригады. Их считают отдаленными и называют обычно хуторами или выселками. Расположена такая бригада где-нибудь километрах в семи от центра колхоза, за болотом, за лесом, за озерцом. Летом в нее не перебросишь комбайна, весной не пройдет трактор, осенью еле-еле по непролазной грязи доберешься до нее пешком. Поля в бригаде раскиданы по вырубкам, по склонам холмов, клочками, и обрабатывают их обычно только с помощью лошадей. А без машин полевых работ быстро не выполнишь.
Третья бригада отставала и зимой и летом. Бригадиры там менялись каждый год, и никто по-настоящему не мог справиться с делом. Мужчины почти все работали на лесохимическом промысле, добывали сосновую серу — баррас, заготовляли смольё и «гнали» из него смолу и скипидар. На фермах и на полях работали женщины.
Перед началом посевной колхозная парторганизация поручила руководство бригадой лесному объездчику Пестунову. Его освободили от работы в лесном хозяйстве, но бригаду он принимать не соглашался.
Туда и должна была пойти Тася.
— Я бы сам сходил, да нужно будет пойти в Заречье, — сказал Матвей Ильич, — трактор там стоит… кто их знает, в чем загвоздка.
— Хорошо, я схожу, — ответила Тася.
— Будь посмелей, — посоветовал председатель, — надо мужиков заставить пахать. На промыслах сейчас работы нет, так они всякими домашними делами занялись. А пахота стоит. Завтра я постараюсь подойти туда.
Тася не раз встречала весну в областном городе, где училась в сельскохозяйственном техникуме. Там весенние дни проходят гораздо скучнее, как-то незаметно: стает снег с крыш, зазеленеют деревья в тощем скверике, и, глядишь, — уже лето. Тася, выросшая в деревне, не раз с тоской глядела в пустое небо, где не видно даже грачей, а одни облака да бесконечные телеграфные и электрические провода, на которых воробьев и то нет. То ли дело в деревне! Кругом такая ширь, такой простор, всё так щедро залито солнечным светом! Так и шла бы полевой дорогой да смотрела бы на жаворонков, снующих в небе маленькими точками, шла и срывала бы с черемуховых веток лопнувшие почки и пробовала бы их зубами, ощущая во рту терпкий, вяжущий привкус. Выйдешь на пригорок да посмотришь вниз — какая чудесная картина открывается взгляду! Внизу голубой шелковой ленточкой протянулась сквозь спутанные заросли кустов речушка, и вода в ней, как ртуть, дрожит и живет, блестя на солнце. А за рекой, до самого горизонта, синеют знаменитые заречные леса, в которых с глубокой древности гнали дёготь смолокуры.
Солнце припекало. Тася сняла платок. Встречный ветер захватил дыхание и растрепал волосы. Девушка думала о предстоящем разговоре с Пестуковым. Она увидит его и скажет: «Что же вы, товарищ Пестунов, не руководите бригадой? Вы же коммунист! Как не стыдно!» Она скажет ему, чтобы немедленно приступал к делу, а то пахать некому, в бригаде нет никакого порядка. И Пестунов, конечно, согласится. Подумает, для вида будет отказываться, но все-таки согласится.
Расстояние в семь километров Тася прошла быстро. Вот она уже в хуторе, вот подходит к дому объездчика. Она немного волнуется.
Но не все делается так просто, как это иногда кажется молодым, неопытным людям. Тася вошла в избу, а Пестунова дома не оказалось. Бабка, мать объездчика, хлопотавшая в избе с двумя ребятишками в одинаковых синих рубашках и без штанишек, сердито смерила взглядом девушку и на вопрос, где хозяин, ответила:
— На озеро ушел.
— Зачем?
— За рыбой. Жрать-то надо!
Бабка больше не посмотрела на Тасю и дала шлепка мальчишке, который уронил ухват, стоявший у печи. Мальчишка заревел. Тася вышла на улицу.
Постояв на крыльце, она села на ступеньку и решила ждать. Ждать пришлось недолго. Хлопнула калитка. Небольшая дворняга подбежала к крыльцу и уставилась на Тасю глупыми глазами, будто думала: облаять или нет. Она на всякий случай тявкнула два раза. Следом за дворнягой появился объездчик с большим берестяным кошелем. Он мельком взглянул на Тасю. поднялся на крыльцо и снял со спины поклажу.
— Здравствуй, кубышка, — небрежно произнес Пестунов. — Зачем пожаловала?
Тася обиделась, что он бесцеремонно окрестил ее кубышкой, но сделала вид, что не сердится.
— Здравствуйте, Петр Семенович, — ответила она. — У меня к вам дело.
— Дело? — удивился Пестунов. — Погоди, потолкуем, я вот только рыбу отнесу.
Вернувшись из избы, Пестунов сел на крыльцо. Тася стояла, прижавшись спиной к перилам.
— Я пришла вас спросить, когда вы возьметесь за работу? — сказала Тлея, стараясь придать своему голосу официальную строгость.
Пестунов помолчал, свернул папиросу.
— Если имеете в виду бригадирство, так я сказал, что бригадиром не буду.
— Почему?
— Какой же из меня бригадир? Я лесник, не бригадир.
— От работы в лесу вас освободили.
— Снова назначат. Объездчики не грузди, не растут под деревьями.
— Нет, не назначат, — Тася покраснела от волнения. — Принимайте бригаду, иначе будет плохо.
Объездчик пренебрежительно усмехнулся и посмотрел на прошлогоднее чучело, размахивающее на огороде драными рукавами.
Тасе были хорошо видны прищуренные, настороженные глаза Пестунова, его жесткий небритый подбородок, потрескавшиеся от вешнего ветра губы.
— Председатель послал? — спросил он, не глядя на девушку.
— Да. И сказал, чтобы вы немедленно принимали бригаду.
— Не приму, — объездчик вдруг опустил голову, набычившись, поднялся со ступеньки и ушел в избу.
Тася некоторое время стояла в нерешительности, потом пошла за ним. Бабка собирала на стол завтрак. Пестунов вытряхивал из кошеля рыбу на рядно, разостланное на полу.
— Сказал не приму, — упрямо повторил Пестунов. — И ходить нечего. Так и передай председателю.
Тася побледнела от досады, глаза ее сузились негодующе.
— Так… — с усилием выдавила она из себя только одно слово, резко повернулась и вышла, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.
Она постояла на крыльце, зачем-то прислушиваясь к голосам за дверью, тяжело вздохнула и нехотя побрела через двор объездчика.
За деревней на косогоре, поделив участок на загоны, пахари — их было четверо и все женщины — поднимали плугами пласты суглинка. Иногда та или иная взмахивала кнутом и голосисто покрикивала на лошадь.
С виду женщины казались очень сердитыми, и Тася подошла к ним с опаской. Женщины, увидев агронома, прекратили работу и собрались в кружок на меже передохнуть.
— Садись, агроном, — деловито предложила Мария Анисимовна Прокофьева, невысокая, чернявая и белозубая. Когда она говорила, нервно размахивая рукой, у нее сверкали зубы и белки карих глаз.
— Присаживайся, поговори чего-нибудь, — глуховатым голосом добавила Анна Тихоновна, колхозница лет сорока с серым морщинистым лицом и мужскими руками. — У нас редко начальство бывает.
Тася села на кочку, заросшую прошлогодней сухой травой.
Устало поправляя растрепавшиеся пряди волос, перевязывая узелки выцветших от солнца пестрых платков, женщины переводили дыхание и не спеша доставали из корзинок еду. Тася смотрела на их потные лица, запачканные глиной сапоги, натруженные жилистые руки и думала о том, что нелегко этим женщинам обрабатывать тяжелую, насыщенную вешней влагой землю.
— Наши муженьки крышу кроют, а пахать нам, бабам, на долю досталось, — вздохнув, сказала Тихоновна.
Все оглянулись на деревню. На крайней избе под солнцем поблескивала свежая дранка, наструганная из поленьев. Тася увидела, как на крыше работало трое мужчин. Отсюда они казались маленькими, похожими на ребятишек-озорников, забравшихся погреться на солнцепеке.
— Надо позвать их пахать, — сказала Тася.
— Позовёшь! Упрямые, как козлы, — с досадой ответила Прокофьева. — Мой тоже на крыше ползает. Иди, говорит, паши, а я займусь кровлей… Вот и трудись за него, медведя. Работа такая — аж руки болят. Тьфу!..
Тихоновна развязала свой узелок и достала хлеб.
— Бригадира нет, всё хозяйство развалилось, — сказала она с горечью. — Задорин пьянствует. А этот лесничий, чтоб ему, рыбку ловит! Председатель и ухом не ведет. В бригаде уж два дня не был.
Тася сосредоточенно сдвинула брови. В словах колхозниц она услышала укор. Ведь именно ей председатель поручил заставить Пестунова принять бригаду, а она не выполнила задания. Она решительно встала и, затянув потуже концы косынки, сказала:
— Сейчас я заставлю их работать.
Женщины недоверчиво посмотрели на ее юное лицо с облупившимся носом и заулыбались покровительственно:
— Ну-ну, попытай счастья.
Тася решительно зашагала по прошлогодней стерне. Вдогонку ей крикнули:
— Возьми шест подлиннее да шестом их с крыши-то турни!
