Нам приходится пятнадцать минут ждать дежурного офицера, прежде чем кота позволяют выпустить. Его нет на месте, когда я возвращаюсь с Руски в коробке. Молодой, белобрысый полицейский наглец, тощий, с хлипкими усиками. Даже не полицейский, если быть точным. Я спрашиваю его об обстоятельствах ареста Руски. Он не знает. Его напарник осуществил захват. Напарник сегодня выходной. Полицейская хмурость наползает на его костлявое лицо.
— Это незаконно разрешать вашей кошке свободно гулять. Кошки и собаки должны находиться в помещении хозяина и всегда в пределах словесной досягаемости. Таков закон". (Закон, привычно нарушаемый в Лоуренсе любым человеком, у которого есть двор).
После семидесяти двух часов, проведенных в отстойнике, животных предлагают желающим. Животные знают. Животные всегда понимают смерть, когда видят ее. Выстави-ка лучшую лапу вперед. Это твой последний шанс, Котик.
Какой шанс был бы у Руски, взрослого, некастрированного кота, охваченного страхом? Просто испуганный кот.
— О, папа, я хочу этого! — мальчик указывает на Руски.
— Ну, мы бы не советовали… он не очень дружелюбный.
— Пожалуй, этого не будем, Панки.
Руски отчаянно мяукает им вслед.
Не могу согласиться, что кошке оказывают услугу, убивая ее… простите… я хотел сказать «усыпляя». Поищите простую альтернативу в отсталых странах, где нет Обществ Гуманности. В Танжере бродячие кошки предоставлены самим себе. Помню старую эксцентричную английскую даму в Танжере. Каждое утро она ходила на рыбный рынок, покупала мешок дешевой рыбы и обходила пустыри и другие места, где было много бродячих кошек. Я видел, как кошек тридцать собиралось, стоило ей появиться.
Да, почему бы и нет? Деньги, которые сейчас тратятся на заключение в клетки и убийство кошек, можно было бы потратить на настоящие приюты с раздачей пищи. Конечно, коты должны быть при этом кастрированы и привиты от бешенства.
Той ночью, впервые за три года, Руски прыгнул на мою кровать, мурлыча и ласкаясь, потерся об меня и уснул, благодаря за спасение.
На следующий день я позвонил в службу контроля за животными.
— Моего кота поймали и доставили в приют, и я хочу знать, при каких обстоятельствах это произошло.
— Обстоятельства таковы, что незаконно оставлять кота без присмотра.
— Нет, я имею в виду, каким образом это произошло?
Судя по всему, его поймали в ловушку на углу Девятнадцатой и Баркер, примерно в двухстах ярдах от моего участка. Возможно, его продержали в коробке-ловушке всю ночь. Неудивительно, что он был так перепуган.
Тогда я ничего не знал об этих ловушках. Не знал, что кошек могут забирать. Ближе. Еще ближе. Представить, вдруг я оказался бы в отъезде. Представить… Не хочу. Очень больно. Теперь все мои кошки носят ярлычок о прививке против бешенства.
Крик Руски, который я услышал внутри, был не просто сигналом бедствия. Это был печальный, жалобный голос пропащих душ, скорбь, приходящая, когда осознаешь, что ты — последний из своего рода. У такой скорби нет свидетелей. Свидетелей не осталось. Должно быть, это много раз случалось в прошлом. Случается и теперь. Виды в опасности. Не только те, которые существуют или существовали когда-то и вымерли, но все создания, которые могли бы существовать.
Надежда. Шанс. Шанс потерян. Надежда умирает. Крик, преследующий единственного, кто способен его услышать, но находящегося слишком далеко, чтобы слышать, болезненная, мучительная печаль. Это скорбь без свидетелей. "Ты последний. Последний человек кричит". Это древний крик. Немногие способны его услышать. Крик, причиняющий сильную боль. Был шанс, что свершится чудо. Шанс потерян. Неверный поворот. Неверное время. Слишком рано. Слишком поздно. Пробудить выдохшуюся магию — рисковать ужасной ценой поражения. Знать, что шанс потерян, потому что ты проиграл. Эта скорбь способна убить.
Жизнь, какая уж есть, продолжается. «Диллонз» по-прежнему открыт с семи утра до полуночи, семь дней в неделю.
Я — кошка, гуляющая сама по себе. Для меня все супермаркеты одинаковы.
Я пью свежевыжатый апельсиновый сок от «Диллонза» и ем деревенские яйца из чашечки, которую купил в Амстердаме. Вимпи крутится, трется о мои ноги, мурлычет: Я люблю тебя Я люблю тебя Я люблю тебя. Он любит меня.
Мяяяяяууу. Привет, Билл.
Расстоянием оттуда досюда измеряется то, чему я научился от кошек.
Старая дама кормит кошек на участке французского консульства напротив "Кафе де Франс". Кошка мчится вперед, ловит рыбку в воздухе. Моя первая русская голубая ловила мясо лапами. Не помню, что с ней случилось.
Все вы, любители кошек, помните, что миллионы кошек, мяукающих в комнатах всего мира, возлагают на вас надежды, верят в вас; так маленькая кошечка в Каменном доме положила голову мне на ладонь, так Пеструшка Джейн прятала своих детей мне в сумку, так Флетч прыгал на руки Джеймсу, а Руски бежал мне навстречу, охваченный радостью.
Дымчатый кот в Танжере ловит кусочки мяса передними лапами, как обезьянка… моя белая маленькая обезьянка. Белый кот идет ко мне, неуверенный, полный надежды.
Мы — коты внутри. Мы коты, которые не могут гулять сами по себе, и у нас есть только одно пристанище.
Капитан Миссьон вскинул на плечо дробовик, заткнул за пояс саблю в ножнах. Подхватив свои вещи, он пошел по поселку, останавливаясь поговорить с жителями.
Они нашли отличную красную глину для кирпичей и теперь возводили двухэтажные дома с балконами на массивных деревянных колоннах. Здания стояли в ряд, столовые и кухни на первом этаже, спальни и гардеробные наверху. Балконы были соединены, поселенцы спали там в гамаках и койках. Постройки вытянулись на берегу моря, ступени вели к бухте, где стояли на привязи лодки.
Слово, которым на местном языке называли лемуров, имело и другое значение: «призрак». Убивать призраков было табу, и Миссьон ввел Правило, запрещающее убивать их под угрозой изгнания из поселка. Если какое-то преступление и заслуживало смертной казни, тоже запрещенной Правилами, так именно это.
Он искал разновидности лемуров, которые местный информатор описал как очень большие — с теленка или маленькую корову.
— Где большие призраки?
Абориген указал куда-то вглубь острова:
— Остерегайся злой Ящерицы-Меняющей-Цвет. Околдует тебя, и ты тоже сменишь цвет. Тоже почернеешь от злости, позеленеешь от страха, покраснеешь от похоти…
— И что ж в этом плохого?
— Через год ты умрешь. Цвета сожрут твою кожу и плоть.
— Ты говорил о большом призраке. Больше козла… Где их можно найти?
— Когда услышишь Чебахаку, Человека-В-Деревьях, значит там Большого нет. Она не бывает там, где шум.
— Она?
— Она. Он. Для Большого Призрака это одно и то же.
— Так. Значит, он там, где нет Человека-В-Деревьях?
— Нет. Он там, когда Человек-В-Деревьях молчит.
Такое бывало на рассвете и закате.
Миссьон шел вглубь острова по крутой тропинке, поднимавшейся на пятьсот футов над уровнем моря. Он остановился, опершись на посох, оглянулся. От восхождения его дыхание не сбилось, лицо не вспотело. Он видел поселок, свежеиспеченные красные кирпичи и соломенные крыши, уже лишенные признаков времени, словно домики сказочной страны. Он мог разглядеть тени под причалом, снующих рыбок, чистую голубую воду залива, скалы и листву; всё плыло в прозрачной, не обрамленной картине.
Тишина обрушилась, как покров, рассыпающийся в пыль, в ту самую секунду, когда он пошевелился. Тотчас кошачья лапа ветра протянулась через залив и вверх, вздымая папоротники и листья, плеснула ему в лицо дыхание Паники. Лапки маленького призрака покрыли мурашками его хребет, подняли волоски на затылке, там, где центр смерти вспыхивает поспешно, когда человек отправляется в мир иной.
Капитан Миссьон не боялся Паники — внезапного, невыносимого ощущения, что всё вокруг живо. Он сам был посланцем Паники, знания, которого человек боится больше всего: правды о его происхождении. Она так близко. Просто смахни слова и смотри.
Он пробирался сквозь гигантские папоротники и вьющиеся растения в зеленой тени, не пользуясь саблей, остановился на краю поляны. Плененное мгновение, и вот куст, камень, бревно дрогнули, появилась стая кольцехвостых кошачьих лемуров; они горделиво прохаживались взад-вперед, красуясь друг перед другом, завитки хвостов над головой. Потом фьють — исчезли, забирая с собой пространство, которое только что заполняли. Издалека донеслись крики лемура-сифаки, которого местные называли Чебахакой, Человеком-В-Деревьях.
Ловко поймав кузнечика, Миссьон присел у мшистого бревна. Крошечная головка с круглыми глазами и длинными дрожащими ушками уставилась на него беспокойно. Он отпустил кузнечика, и маленький мышиный лемур тут же набросился на насекомое, восторженно пища и чирикая, сжимая его лапками, поклевывая крошечными острыми зубками.
