Она окидывает меня своими выгоревше-голубыми глазками, раздумывая над вопросом цены.
— Скажу тебе одну веешь, Сарр-ой. Я маленько охренела, когда ты вошла.
— А ты типа рассчитывала лицезреть девку-промсосиску. Она хмыкает.
— Ну и? Я что, твоя первая женщина?
— Нет. Не говори ерунды. Почему-то я не уверена.
Она распрямляет руки, потом складывает их обратно.
— Тебе скока лет?
— Двадцать один, — вру я. — Сигаретки не найдется?
Она вытягивает руку, тянет руку к боку кушетки и бросает мне пачку «Лэмберт энд Батлер». Зажигалка внутри. Я вынимаю сигарету и трясу зажигалку, чтоб заработала. Глубоко затягиваюсь, удерживая дым в легких, будто это трава. Сейчас мне до странности легко. Чувствую, что управляю ситуацией.
— У тебя это не совсем укладывается в голову, не так ли? Она-качает головой с жесткими волосами. Я выдыхаю густую струю дыма в потолок, весь покрытый никотиновыми пятнами и паутиной.
— Как уже сказала, моя профессия не предполагает вынесение суждений — но ты, ты-то же в состоянии склеить любую девчонку, какую захочешь.
Она бросает на меня нервный, нерешительный взгляд. Я пожимаю плечами.
— Откуда ты знаешь, что у меня нету девушки? Я игриво приподнимаю бровь.
— Пятнадцать лет работы на улице, золотко. Спорим, у тебя парень?
Приподнимаю вторую бровь и качаю головой.
— Я наблюдала за тобой с улицы, — мой голос переходит в шепот. — У тебя необыкновенное лицо. Сногсшибательное. Откуда — ты понимаешь? Откуда ты родом?
Она опять распрямляет и складывает руки, трясущейся рукой проводит по волосам. Она покраснела!
— Мама из Исландии. Я родилась в Рейкьявике. А папа, он из Манчестера. Выросла в Солфорде.
— Ты красивая.
— Спасибо, — она сглатывает и отводит взгляд в сторону.
Я жутко завелась. Пизда зудит так, что больно, ноги делаются теплыми и непослушными. И не только осознание того, что я нахожусь здесь, волнует меня — что я вот-вот буду заниматься опасным сексом с незнакомой женщиной, которая будет делать все, что я от нее захочу. И более того. Между нами происходит обмен химическими веществами. Ими наполнена вся комната. Я страшно хочу ее, и она знает это, и она сама тоже хочет меня. Она пытается вернуть баланс власти.
— Если пройдешь через спальню и дверь налево на себя, то там ванна, — она переключается на деловой тон. — Примешь душ. Чистые полотенца в шкафу над раковиной. Положишь в бак с грязным бельем, как закончишь. За дверью в ванной висит чистый халат. Наденешь, жду тебя в спальне.
Она некоторое время удерживает мой пристальный взгляд, обдумывая какую-то мысль, затем продолжает:
— И я беру деньги вперед. Сама решила, чего хочешь?
Я открываю рот. Слова складываются, но она идет продолжает:
— Я беру по пятнадцать за массаж, оральный секс и мастурбация — это тридцать, и полный комплект — сорок.
Она поднимается и, кокетливо тряхнув волосами, идет на кухню, там садится на корточки у холодильника.
— Еще у меня есть набор вибраторов и страпонов в спальне, но это за дополнительные деньги. Уро и копро я не делаю.
Вместо того, чтобы охладить меня, механический тон ее голоса еще сильнее возбуждает меня. Частично оттого, что он подразумевает, что мое восприятие меня в качестве клиента вытеснила восприятие меня в качестве женщины, но прежде всего потому, что это напоминает мне о том, что она проститутка. Женщина, готовая отдать свое тело и позволить мне удовлетворить себя всеми эгоистичными способами, какие я изберу. Это грязь — совершенная грязь, и я не могу приучить себя к мысли об этом, о том, что возможно купить секс, подобно сигаретам, книгам или пиву. Самый сильный и драгоценный человеческий контакт сводится к цене нового топика от «Моргана». Я расхаживаю по кухне. Сидя вот так вот на корточках, она кажется неопрятной. Словно обывательская жена.
— Сколько за остаться на ночь?
— Пятьдесят, — говорит она, всматриваясь в холодильник. — Но в 7:30 ты выматываешься.
Она поднимает глаза, и нервный, нерешительный взгляд появляется снова.
— Выпить хош? Есть кофе, чай или возьми бутылку лагера, тока за выпивку надо доплачивать.
Она вытаскивает бутылку из холодильника и, сощурившись, читает этикетку.
— «Скорпион»?
— Сойдет. А ты со мной выпьешь? — спрашиваю я умоляюще.
— Ага. Почему бы нет.
Она жеманно улыбается и принимается открывать выпивку.
Я прохожу через спальню. Стягиваю с себя мокрую одежду и кладу ее на радиатор. Интересно, сколько других людей стояли обнаженными в этой комнате. Принимаю душ, но голову не мою, трусики надеваю обратно, снимаю и опять надеваю. Накидываю халат и выхожу в спальню. Она чистенькая и безвкусная, а электрическая лампочка без абажура заливает ее желтушным светом. На столике у кровати лежит упаковка салфеток и борющийся за выживание цветок, который никогда не поливают. На стенке криво висит репродукция Моне. Похоже на смотровой кабинет подпольной клиники абортов. Я соображаю, что, не считая мисок с кошачьих кормом, которые я видела на кухне, в квартире нет больше никаких особых примет ее собственной жизни. Я не знаю абсолютно ничего о той женщине, кого буду трахать. Несколько мимолетных мгновений я нахожу совершеннейшим абсурдом лежать здесь, на кровати, в этом дурацком шелковом халате. Но затем она появляется, неся свечи и наши бутылки, и от вида ее худых ног у меня мурашки бегут по коже. Она щелкает по выключателю кончиком языка, отдает мне пузырь и устраивается рядом со мной. На стенах большие и изогнутые тени от пламени наших свечей, и они уже соприкоснулись.
Я отпиваю несколько изрядных глотков и говорю ей, что хочу полноценный секс, но без массажа. Она мягко целует меня в щеку. От нее пахнет дешевым спреем для тела. Она проводит рукой вверх-вниз по внутренней стороне моих бедер, и мои ноги инстинктивно раздвигаются. Потом, забрав у меня бутылку, она катает ее у меня между ног и поражает меня тем, что просовывает в меня холодный, как лед, корпус. Я сглатываю. Моя пизда трепыхается и пульсирует, онемевшая от холодного прикосновения. Она по ошибке принимает мое возбуждение за страх и жмет послабее, нежно потирая меня краем бутылки.
— Так нормально, — говорю я, приобнимая ее за шею и притягивая ее к себе. — Мне нравится.
Она погружает пальцы мне в волосы, теребит, тянет, и в ее глазах возникает безумие. Мы мгновенно останавливаемся, потом целуемся глубоко и жадно, и когда она отодвигается, я остаюсь запыхавшаяся и безвольная, удовольствие растекается во мне, захлестывая мои чувства.
Она подносит бутылку к моим губам и наклоняет ее так, что напиток пенится и стекает параллельными потоками из уголков моего рта и проливается на сиськи. Она останавливает ручеек язычком, скользя по подбородку и шее, медленно сползая, чтобы всосаться в мои напряженные соски, поигрывая ими своим жестким языком. Я смотрю, как ее ротик прижимается к моим сиськам, вдыхает в них жизнь, меняет их форму и текстуру. Непонятные и прекрасные ощущения вздымаются из меня ввысь из некой восхитительной сердцевины, о существовании которой я и не подозревала.
Мы целуемся еще, и после этого она отставляет бутылку на ночной столик. Я чувствую укол разочарования. Мне нравилось, когда она была там, у меня между ног, в такой опасной близости к моему самому сакральному месту. И я знаю — этот предмет прорастил во мне жгучую похоть, которой непременно суждено оставить во мне горькое послевкусие неудовлетворенности, какими бы искусными ни были ее язык и пальцы. Она стягивает мои влажные трусы мне на колени, и я отбрасываю их движением ступни. Лежу, пассивная и ожидающая. Ее рука змеится по моему животу, вздрагивающему от ее прикосновения. Скользящая, коварная кисть задерживается то у меня на бедрах, то на ляжках. Когда я больше не в силах терпеть, я запихиваю ее ладонь к моей пизде и умоляю трахнуть меня пальцами. Она просовывает два пальца внутрь и раскрывает их наподобие ножниц, потом, крепко целуя меня и глядя мне в глаза, она добавляет еще один палец и трахает меня мягко, ее зрачки расширяются от похоти и власти. Я закрываю глаза и отдаюсь ее прикосновениям, я позволяю ей, я буду просто лежать, и пусть она трахает меня пальцами.
Я сильно кончаю, и моя пизда сжимается вокруг нее перчаткой. Когда я раскрываю глаза, она глядит прямо на меня, ее лицо пышет гордостью за себя. По улыбке, проскользнувшей на ее лице, ясно, что она поздравляет себя с успехом. Я всегда вот так кончаю, хочется мне сказать ей — но вместо того я убираю ее руку, блестящую от моих соков, и приказываю ей встать на колени. В тот же миг она становится покорной и наивной, снимает неглиже, быстро и умело, открывая пизду, которую брили дешевой бритвой. Следы от родов заметны на сиськах и в нижней части живота. Она встает на колени на постели, слегка раздвинув ноги, открытая наружу, послушная. Кто теперь улыбается? — Я хочу тебя на полу, — говорю я.
