* * *
Наш роман с тобой до полуночи,
Сука здешняя, коридорная.
А. Галич
Чьи-то лица припомнятся,
Кто-то ближе подвинется, —
Это просто бессонница
И чужая гостиница.
Как жила? Припеваючи?
Не в особом экстазе ведь,
Расскажи мне о Галиче,
Если сможешь рассказывать.
Может, все перемелется,
Может, снова навалится, —
Не вдова, не изменница.
Не дала… Что печалиться?
Не княжна, не снегурочка.
Светит тусклая лампочка.
Ты ждала его, дурочка?
Не воротится, лапочка.
Полаять, что ли, на луну?
Да не поймут, пожалуй, люди.
Они так любят тишину,
Преподнесенную на блюде.
Из раннего
Белый день заштрихован до неразличимости черт.
Я свернул у моста, а теперь мне, должно быть, налево…
Словно Кай, что порвал за свой век больше тысячи Герд,
Я заделал себя так, как вряд ли смогла б Королева.
Нынче ветрено, Постум, но что они значат — ветра,
С совокупностью их, с направлением, с силою, с розой?
Не пришедших домой тут и там заберут мусора;
Что рождалось стихом, умирает, как правило, прозой.
Ничего никогда никому не хочу говорить,
Повторяя себе вопреки непреложное: «Скажешь!»
До того перепутана первопричинная нить,
Что ее и петлей на кадык просто так не повяжешь.
Нынче ветрено, милый. Как следствие — вот тебе на:
На мосту ни зевак, ни гетер, ни блуждающей чуди,
И, как в детских стихах, фигурируют те же: луна,
Тишина и т. п. И ее преподносят на блюде.
С чешуей покрывает по самое некуда вал
Никакого житья — все равно, будь ты поц или гений.
Я живу у моста. Я на нем никогда не бывал,
И считаю, что это одно из моих достижений.
На стыке двух культур — культуры никакой,
Все вывезено лучшее отсюда.
И вот твоя строка, не ставшая строкой
В реестре прочих строк, ни Торы, ни Талмуда,
Бросается в астрал, кончается тоской,
Расцвеченной по грудь огнями Голливуда.
В остаточной связи, на разных полюсах,
По эту и по ту регалию стакана,
Когда звучит рояль Бетховеном в кустах
И капает вода из сорванного крана,
Отчетливо паря на девственных листах,
Рождаются слова Великого романа.
Великого? Уволь. Пройдя по косяку
Бессмертия, на борт пустыми вынув сети —
Не потому, что, мол, плохому рыбаку,
Как трепетной мадам, не любящей при свете…
Скорее, — как тебе напишут на веку,
Оно так и пойдет — рядком по киноленте.
Выходит, так и есть: Вселенная — бордель,
Космический притон для спермовыжималок,
Лесбийская стезя… Но все же — неужель
У прилетевших к нам (для пересчета палок),
Мелькнувшим в облаках, раскрашенных под Гжель, —
Божественный инстинкт, как наш, угрюм и жалок?
Покуда не зажглась заштопанная ткань
На облаке души, в штанах ли, без штанов ли,
Не свой видеоряд попробуй раздербань,
А таинство любви, лишенной сна и кровли,
Которой все равно необходима дань
Сердечного тепла — в разгар порноторговли.
Где подрались скинхед и хачик
(Из-за чего — пойди спроси),
Там потеряла Таня мячик,
Когда платила за такси.
А ей налили полстакана,
А ночка темная была.
Она запела про ивана,
Но все же с хачиком пошла.
Словно «Буря и натиск», когда не по Гёте, а так,
Недалече от мест, где живет по наитию Пригов,
Я пишу на манжете твоем, как на чистых листах,
Как люблю и привык, авторучкой полжизни продвигав.
Так, по ходу годин, мой оцепленный розами, мозг
Выдает на гора (и пока не увял вместе с ними).
Наводя по утрам, по привычке, сомнительный лоск,
Я мараю стихи, что не выглядят даже моими.
Монологами Федр — не заменится пение Муз,
Но попробывать можно, и я, лишь бы как, попытаюсь.
А тебе все равно, только б был хоть какой-нибудь вкус.
Иногда он сдает. И нередко. Что сделаешь? Каюсь.
Так высокая речь, для того чтобы выйти в тираж,
Переходит на сленг окосевшего в баре бой-френда,
Так идут напролом, критикуя чужой макияж,
Так сжигают мосты. Так рождается микроЛЕГЕНДА.
Заходи же ей в хвост эскадрилией, полной любви,
Где в казарме тишком до полуночи дрочат пилоты.
Многоточий в судьбе — словно лишнего спирта в крови,
У того, кто набрал, бог весть где, перед сном обороты.
Недалече от мест… Недалече от эдаких мест,
Где болит до сих пор позабытая в юности рана,
Я несу, день и ночь, свой писательский маленький крест.
Эскадрилия спит. И ее поднимать еще рано.
Два чувства дивно близки нам…
Пушкин
Понять, в чем дело. Жить зазря,
Водить по выставкам бабищу,
Любить родную пепелищу
И слушать только стебаря.
Косить под Бродского, коря
Себя за то и днем и ночью,
Сводить все фразы к многоточью
И говорить — не говоря.
Иметь презрение к гербам.
Имея склонность к извращеньям;
Понять, в чем дело, но за мщеньем
Не лезть к владыкам и рабам.
Идти, спускаясь по ступеням,
Сходя к отеческим гробам.
Построившим Второй Медицинский институт
Для построивших Мед несущественно — верх или низ, —
При скольжении мини
Его коридорами: если
Перепонки видны, так пускай будет виден сервиз, —
Вот такие дела, — как в гинекологическом кресле.
Если подиум тверд, то как воды, по коим ступать
Не дано без понтов: медицинские зыбкие хляби.
Но у вечности здесь не впервой под ножом воровать
И запутывать след, лебезя и рыдая по бабьи.
Для построивших Мед с поволокою мрамора стен,
Навещавших толпой ежедневно пивную палатку
Ниоткуда — для них — и с любовью, точнее — затем,
Чтобы сверху прижать, как к проколотой кожице ватку,
Свою речь и свою не совсем нецензурную брань;
Даже выбор дорог между жизнью и смертью — не выбор!
Где теперь каждый день препарируют всякую дрянь,
Крыл бригаду прораб — кайфоломщик по жизни и пидор.
Для постороивших Мед — констатирую: Мед, а не Мид, —
Там, где Бакулев-стрит упирается лесом в холмину, —
Я любил тебя так, как другими любимою быть
Можешь тысячу раз и еще тыщу раз вполовину.
Для построивших Мед, увлеченных вселенской игрой,
Не имевших имен, но по имени Н.Пирогова, —
Если жизнь только миг — первый миг, — то за ним и второй
Будет миг или час. А потом — ни того, ни другого.
Светлый путь в направлении храма сегодня закончен почти.
Быть точнее: не путь, а попытка и поиск его.
То ли крест до звезды не по силам детине нести,
То ли повод волхвам на халяву бухнуть в Рождество.
И пока на хребтине чужой чья-то треплется плеть,
И тебе пару раз, как ни ныкайся, перепадет.
Не одна еще, видно, рука по прошествии лет,
Выполняя наказ, под сурдинку гвоздем прорастет.
Только роздан всем страждущим
Чудом размноженный хлеб,
Только рыбой несет от промежностей
Бывших гетер,
Кто единожды сделался зряч, тот уж дважды ослеп,
Обреченный блуждать в темноте лабиринтами вер.
Взять постелю свою и пойти завалиться в шинок,
На литовской границе задумав прикончить царя.
Всякий путь нехорош для неверно поставленных ног,
Что-то в роде таком и поведано было — зазря.
Мирно воды струит в недрах сточной трубы Иордан,
Он везде ведь один, словно Лета и сказочный холм,
Где распяли Его, умудренного не по годам.
И навис горизонт поперек набегающих волн.
