Внутри, в комнатах, пахло так, как пахнет во всех больших старых домах, которые стоят запертые на ключ. Виднелась по углам мебель на выгнутых ногах, как будто вещи собирались танцевать, но в последний момент испугались и застыли. Так, наверное, застывают на полусогнутых ногах танцующие в таверне, куда вдруг зашел человек с огромным окровавленным топором.
Дунаев нашел комнату с кроватью, упал не нее и сразу заснул, накрывшись пыльником. Матрас, набитый сухой травой, источал пряный запах полей и лета. Этот запах унес Дунаева в русское деревенское детство. Ему снилось, он едет в телеге среди полей, развалившись на соломе. Он отчасти ребенок, а отчасти и взрослый, даже старше своего настоящего возраста, и вроде бы он решил вернуться в родную деревню – не то чтобы навсегда, а просто повидать то, что почти забылось – избу, где появился на свет, выгон, тропинки, сбегающие к реке… И еще какой-то мучительно сладкий помнился ему сарайчик за огородом, с пыльным солнечным лучом внутри, где висели плотницкие инструменты и стояла оплетенная бутылка, наполненная жирным пахучим скипидаром… Тогда, в раннем детстве, Володя не знал еще, что такое «скипидар», но отчетливо слышалось в этом слове «дар», и поэтому запах скипидара казался ему драгоценностью…
Но сейчас, во сне, они все не могли достичь родной деревни. Кто-то еще сидел в телеге: то ли дети с лукошками, то ли разбитные женщины, поющие песню. Они попали в короткий, редкий лес, потом выехали на обрыв, где телега застопорилась. Дунаев спрыгнул с телеги, подошел к обрыву, ожидая увидеть внизу зеленое поле с тропинками, с «гигантскими шагами» посредине. Но увидел другое.
– Никак, в Боголюбово-Разбойное заехали, – сказал незнакомый мужик, почесывая кудлатый затылок.
Парторг вроде бы слыхал про Боголюбово-Разбойное, глухое и странное село, где жили потомки лесных разбойников. Он увидел зеленый луг, иссеченный тропинками, и все тропинки сходились к центру, где росли две сосны, а между ними возвышалась странная, светлая, совершенно гладкая башня. Огромная, уходящая в облака. Справа от башни росла прямая и стройная сосна, слева росла сосна искривленная, с черным, глубоко обожженным стволом. Тропинки сходились, как ни странно, не к башне, а к прямой сосне справа от башни. По этим тропинкам к прямой сосне шли люди – одна из троп, самая широкая, особенно полнилась людьми, так что это уже была процессия. Дунаев вдруг оказался в этой процессии, вместе с незнакомым мужичком. Люди несли яйца, испеченные коржи, пирожки, бутылки с водкой и молоком, перевязанные разноцветными лентами. Дойдя до прямой сосны, селяне клали все эти подношения к ее подножию, быстро кланялись, касались лбами ствола и внешних корней и уходили вбок по другой тропе. На башню, которая возвышалась тут же, неохватная, огромная и, кажется, слитая из сплошного светлого металла, они не смотрели.
– Видишь ли, места здесь глухие, народ особенный, со своим укладом, – объяснял словоохотливый мужичок, идущий рядом с Дунаевым. – Жители здешние все как есть потомки разбойников, а потому считают своим небесным покровителем и заступником Боголюбивого Разбойника, которого распяли по правую руку от Господа нашего Иисуса Христа. Этот разбойник покаялся на кресте, и ему Господь сказал такие слова: «Истинно говорю тебе – сегодня будешь со мной в раю!» Луг этот здесь почитают, как Голгофу, кривую сосну называют Нераскаянный Крест и смотреть на нее нельзя, кроме как только при свете молнии. Прямую сосну называют Раскаянный Крест, к ее корням кладут подношения, чтобы почтить Боголюбивого Разбойника, который единственный, как они верят, заступается за них, жителей Богом забытых мест, перед Спасителем. Это же, – мужичок указал на странную башню, – они считают подножием Креста Господня, который вырос в небо и вершины его никто не видел. В общем-то, Владимир Петрович, налицо в этих местах пережитки язычества, странным образом смешанные со своеобразно усвоенным христианством. – Мужичок прищурился, и парторг вдруг узнал в нем Айболита. Опростившегося, без очков, в домотканой рубахе.
Они приблизились к прямой сосне. Айболит положил к ее подножию букетик полевых цветов и кубик белого сыра. У Дунаева ничего с собой не было – он растерянно шарил по карманам, ища, что бы такое поднести Боголюбивому Разбойнику. Ничего не нашел. Потом посмотрел в сторону башни, которую здешние жители считали Крестом Господним. Башня производила странное впечатление – круглая в диаметре, огромная, без окон и дверей, без каких-либо выступов. Отлита из светлого металла. Она поднималась прямо из земли и уходила, не сужаясь, в небо, в плотные, светло-серые облака. Украдкой он положил руку на металл башни. Металл оказался совершенно гладкий, как фарфор, и теплый.
– Странная башня. Теплая, – произнес Дунаев.
– Это не башня, – ответил Айболит. – Это труба. Здесь находится колоссальный подземный завод. Совершенно засекреченное предприятие. Оборонное, конечно. Местные об этом не подозревают. Оттого и приписали этому месту сверхъестественное значение. – Айболит помолчал, улыбаясь своей врачебной улыбкой, а затем почему-то прибавил: – Эх, Русь разбойная…
Дунаев и Айболит стали удаляться от этого места и вскоре увидели саму деревню Боголюбово-Разбойное. Деревня выглядела обыкновенно, но неподалеку от нее, в лощине, лежало очень странное кладбище. Там как раз происходило погребение. Двое мужиков с лопатами закапывали в землю деревянный крест, неподалеку лежало запеленутое мертвое тело.
– Видите, Владимир Петрович, как здешние жители хоронят своих односельчан, – произнес Айболит. – В землю закапывают перевернутый крест, а на это место, где крест зарыт, кладут сверху покойника и так оставляют. Они верят, что грядет Второе Пришествие и тогда все перевернется – земля станет небом, а небо землей.
Вокруг действительно лежали покойники – некоторые в мешках, другие имели вид чистых аккуратных скелетов, третьи совершенно целые, в одежде, казались просто спящими на земле людьми.
– Скажите, доктор, а действительно все умершие воскреснут? Это научно? – вдруг спросил Дунаев у Айболита.
– А ты прыгать умеешь? – спросил Айболит вместо ответа.
Дунаев обернулся и посмотрел назад – там, среди огромного ландшафта, виднелись две сосны – прямая и искривленная – и колоссальная Труба между ними, уходящая в небеса…
Парторг проснулся. Пока он спал, он забыл, где находится, и теперь с удивлением рассматривал старинную комнату румынского помещичьего дома. Полная луна отражалась в длинном зеркале, которое было вделано в стену и составлено из квадратных зеркальных кусочков, так что отражение луны казалось собранным из детских кубиков. Яркий лунный свет подробно освещал комнату. Прямо над Дунаевым нависал рассохшийся деревянный балдахин, весь в резных амурах. Особенно крупный Амур с остатками позолоты на волосах целился в Дунаева из маленького лука, надув щеки, покрытые древним, простодушно нарисованным румянцем.
На стенах комнаты тоже были изображены амуры и путти: младенческого вида девочки и мальчики, голые и с крыльями, танцевали среди розовых кустов, целовались, свивались в гирлянды и пили красное вино из чаш, отчего лица их пьяно румянились. Кажется, комната предназначалась для любовных встреч. Видимо, когда-то румынский вельможа, хозяин этого дома, проводил здесь ночи с любовницами, развлекая деревенских девушек в перерывах между ласками старинной историей Амура и Психеи.
«Я за границей», – подумал Дунаев и впервые почувствовал, что действительно находится за границей. Странное ощущение невесомости, воздушности всего окружающего охватило его. Как будто все эти зеркала, и ангелочки, и деревья парка, и луна – как будто все это были мыльные пузыри. Никогда раньше он не бывал за границей, и только теперь понял, что всегда в глубине души подозревал, что никакой заграницы нет, что все обстоит именно так, как он однажды увидел во сне – приграничная область, граница, и сразу за ней – белая пустота… Теперь он находился глубоко в этой пустоте, но не видел ее: она была вся заслонена, подернута узорами, рамами, лунным светом, небом, вещами…
Внезапно в глубине дома, где-то далеко, послышались тихие шаги. Парторг вздрогнул и привстал. Шаги приближались. Ему вспомнились страшные румынские сказки о вампирах. Не исключено, что кто-то из кровососущих теперь крался по анфиладе.
«Пустота… – подумал Дунаев. – Является ли пустота вампиром? Сосет ли она соки? Или же она безразлична, свободна и не нуждается в питании? Может быть, наоборот, не-пустота сосет пустоту? А может быть, есть лишь различные типы пустоты, настолько различные, что друг другу они кажутся не-пустотой».
Эти мысли показались парторгу чужими, но кто мог так думать, он не знал. Между тем тихие шаги приближались. Кто-то шел легко, так что лишь старинный шумный скрипучий паркет выдавал его приближение. Парторг вспомнил, как он сам был вампиром по имени Ян Блок и бродил в загадочном душном мире, полном садами и грозами. Уж не Румынией ли являлся тот пустой, но тугой мир?
