Борха одобрил, добродушно улыбаясь:
– Да, быть может, между ними и есть некоторое сходство, главным образом, в их смерти. Оба они, после того, как взволновали весь мир и внушали страх из своего уединения, безмолвно угасли, тотчас же забытые.
Друзья, которых имел Борха в Пеньискола – городской доктор и секретарь – поднялись в крепость, привлеченные вестью об этом посещении. По прошествии нескольких минут они искали предлог, чтобы уйти, удовлетворив свое любопытство.
Они чувствовали робость в присутствии этой великосветской дамы, не зная, что сказать, говоря запинались, несмотря на улыбки и любезные взгляды, которыми Розаура сопровождала свои вопросы. Оба они взяли на себя заботу отыскать место, где бы изящная иностранка могла позавтракать. Только не в самой Пеньискола, конечно, где из окон гостиницы не открывается никакого горизонта, кроме стены напротив.
Лучше было бы позавтракать на узкой песчаной полосе, занятой рыбаками. И оба друга удалились, чтобы заняться приготовлениями и в то же время поговорить об этом посещении. Они завладели самыми большими лангустами, которых привезли в баркасах. В Пеньискола ни один завтрак не обходился без этих креветок, славившихся по всей Испании.
Розаура и Клаудио прогуливались по бастионам замка, созерцая море. Затем они медленно спустились по улицам, ведущим к песчаному берегу.
Было одиннадцать часов. Так как оставалось еще много времени до завтрака, Борха стал говорить о смерти своего героя.
– Смерть дона Педро долго держали в полнейшей тайне. Прошло семь месяцев, прежде чем жители Пеньискола и остальной мир узнали, что он более не существует. Впоследствии было удостоверено, что энергичный папа умер 23 ноября 1422 г., когда ему исполнилось девяносто четыре года. Три кардинала, жившие в Пеньискола, скрывали в течение семи месяцев смерть папы, делая вид, будто он жив. В назначенные дни они печатали обычные индульгенции и употребляли его личную печать для отправки документов и писем от его имени, Даже жители Пеньискола не знали о смерти его, и не удивлялись его отсутствию, так как последние месяцы жизни он проводил, не выходя из замка. А между тем три кардинала – как впоследствии утверждал их товарищ Кариер – разделили между собой золото и серебро папской сокровищницы, кольца с драгоценными камнями, священные сосуды, книги, украшения и драгоценности папской часовни, и даже реликвии святых.
Когда в 1423 г., от имени римского папы Мартина V, избранного еще на Констанцском соборе, легату его удалось, наконец, добраться до знаменитого мыса Пеньискола, здесь его ожидало два сюрприза: год тому назад Бенедикт XIII умер, и на престоле сидел новый папа, по имени Климент VIII, бывший каноник Валенсии, дон Хиль Санчо Муньос.
Наконец, король аррагонский вошел в соглашение с папой римским, и Хиль Муньос, повинуясь приказаниям последнего, отказался от своего звания папы, которое он занимал в Пеньискола уже восемь лет.
Когда кончились церемонии примирения, один из секретарей Альфонса V, его посол в Риме – для восстановления мира и добрых отношений между своим королем и папой Мартином V – был назначен епископом Валенсии. Этот новый духовный сановник Альфонсо де-Борха, ловкий в дипломатических поручениях, сделался папой двадцать пять лет спустя, под именем Калликста.
– Так семья Борха и начала свою карьеру? – спросила Розаура.
– Да, так.
Розаура и Клаудио стали прохаживаться по песку прибрежья. Дойдя до каменных ворот с большим гербом Филиппа II, они увидели ждавших их здесь двух новых друзей Борха. Все было приготовлено, чтобы они могли завтракать на перешейке. Старый матрос стряпал для них в гостинице.
Напрасно Розаура настаивала, приглашая друзей позавтракать. Робость и вежливость побуждали их удалиться. Уже поздно, и дома ждут их к обеду. Потом они вернутся сюда. Теперь все сделано, все готово. И они удалились вместе с Алькальдом, который тоже появлялся не надолго, чтобы убедиться, что у иностранцев ни в чем недостатка нет.
Когда они остались одни, Розаура предпочла завтракать в середине песчаной полоски земли, подальше от прачечного плота, камни которого сильно пахли мылом, а также подальше от гостиницы с повозками, стоявшими у ворот, и от конюшни, наполненной лошадьми, которые непрерывно обмахивали себя хвостами, чтобы отогнать насекомых.
Автомобиль съехал на плоский песчаный берег и остановился у ряда черных барок с мачтами, немного наклоненными к носу. Городская детвора исчезла. Здесь иностранцев окружали дети рыбаков, юнги с темной бронзовой кожей – "барочные кошки", как их там называют, в штанах, завернутых до бедер, в полосатых рубашках и старых фуражках; у всех глаза горели, голоса были хриплые и сильные зубы, почерневшие от табаку.
Начали они с того, что стали просить у Борха папирос. Для них это был лучший подарок, который мог получить любой смертный. Но затем Клаудио был так неосторожен, что бросил им несколько пезет, и тихое побережье было потрясено шумом драки. Рыбаки и их жены удалились во-свояси пообедать. Оставалась на песчаном берегу только детвора флота Пеньисколы на полной свободе, и они стали драться друг с другом, оспаривая ударами один у другого монеты.
Они бешено толкали друг друга, набрасываясь толпой на этих двух великодушных сеньоров. Подобно арабам, они считали название "дядя" самым почетным, которое только может быть дано человеку, заслуживающему уважения. И многие из них схватывали за руку "дядю", чтобы вырвать у него монеты, прежде чем он их бросит.
– Тетя, мне!
– Мне, красивая тетя!
И Розаура тоже бросила им пригоршню пезет, смеясь при виде того, как они барахтались по песку, пуская в ход и руки и ноги. Один из них бросился с шумом на правую ее руку, разорвал ее перчатку, вонзив в нее свои ногти – до того велико было его нетерпение.
– Ах, демон этакий! Получай, получай!
И она побежала за ним, награждая его ударами кулака, но эти удары казались лаской маленьким дельфинам, и они снова окружали ее с криком:
– "Мне, тетя, мне!"
Так велик был этот шум и крик, что вызвал вмешательство власти, сидевшей у ворот гостиницы в позолоченной фуражке и с палочкой с двумя черными шариками в руке. Снова Розаура увидела Алгуасила, но теперь враги порядка были менее послушны и более упорны, чем дети, следовавшие за ней по улицам местечка. Алгуасил стал раздавать удары жезлом правосудия, и "барочные кошки", принимая эти удары, умели скрыть свою боль, прыгая и смеясь, и кричали:
– Не больно! Не больно!
Наконец, устав получать удары, они стали удаляться несколькими группами, и каждый из них пересчитывал завоеванные им пезеты.
Теперь их видно было только издали, позади барака, где они, лежа на животе, зорко наблюдали за тем, не польется ли снова металлический дождь, но не осмеливались продвинуться вперед, точно Алгуасил начертал своим жезлом вокруг иностранцев заколдованный круг.
Оставшись одни, Розаура и ее спутник удивлялись бодрой красоте этого побережья, столь отличного от тех, которые они видели в летних своих путешествиях. У самого предела последних волн, там, где песок сохранял еще влажность с зеркальным блеском, дама увидела бесчисленное множество маленьких насекомых – белых, почти прозрачных. Это были так называемые морские блохи.
Несколько барок качались на якоре вблизи перешейка. Другие скользили вдали, распустив паруса, как крылья. Она восхищалась спокойствием этой морской панорамы – ее полуденной тишиной.
На всей песчаной полосе не было других существ, кроме них двух и шоффера. Почва сверкала, словно золотая пыль, под вертикальными лучами солнца. В этой тишине передавались малейшие шумы на неслыханные расстояния. Удар весла, крики с улицы местечка, очень далекая повозка, ехавшая по дороге среди солончаков в этот солнечный час – приобретали звучность более необычайную, чем даже в ночные часы.
И здесь, в этой столь красивой местности, сожгли монаха, пытавшегося отравить папу Луна? – спросила Розаура.
– Да; здесь сожгли монаха за отравление и колдовство.
Услыхав, что богатая сеньора завидует жизни этих морских людей, Борха заговорил о бурях, которые перебрасывают морские волны с одной стороны перешейка на другую его сторону, принуждая барки искать убежища в соседних портах – Беникарло и Винороз. Много раз шторм не дает им времени укрыться, и им приходилось спорить с бурей, что имеет следствием многочисленные крушения. Сколько этих юнг, кричавших: "Дядя, мне", найдут смерть таким образом.
Появление Алгуасила с матросом, приготовлявшим завтрак, прервало их разговор. Пришедшие поставили стол и два стула на песок в небольшом расстоянии от того места, куда докатывались последние волнистые струи, в стройных изгибах своих похожие на хрусталь. Парус, растянутый между двумя баржами, давал им тень.
