Рондо уже заканчивается, когда раздается звонок. Еще раз. Это Мэри.
— Ключ в замке, — заявляет она.
Ты говоришь ей, что она великолепно выглядит, особенно с волосами, зачесанными назад, так необычно.
— Парикмахер? — спрашиваешь ты.
— Ты оставил ключ в замке, — настаивает она.
— Сюрприз. Ужин — сюрприз, — объявляешь ты. И улыбаешься.
— Но?.. — Она удивлена. Ты улыбаешься.
— Нам нужны не объяснения, а вино. Ты подаешь ей бокал.
— И музыка.
Ты переворачиваешь пластинку и поднимаешь бокал за сюрпризы. Затем за ужин-сюрприз.
Берешь ее бокал и ставишь его на сервант.
Твоя левая рука — в ее правой, и ты ведешь в танце — оживленном аллегро.
Она выключает газ. Хочет помочь? Отлично. Легкий поцелуй в губы. Тебе надо переодеться во что-то более удобное, поэтому ты предлагаешь ей еще бокал и помешиваешь в кастрюлях с готовящимся ужином.
Ты улыбаешься.
Вверх по лестнице — по три ступеньки зараз. Мощный всплеск мессы си-минор — «Славься», — чтобы лучше приготовиться. Снять дневной костюм, в ванную — побриться и ополоснуться. И в заключение — шлейф одеколона и непринужденная вечерняя одежда.
Только сначала ты делаешь погромче Баха, чтобы ему можно было подпевать.
Со всеми этими бисквитами на работе так хорошо вернуться домой. «Наказаний» нет, Мэри внизу, ужин готовится, Бах. Тебя заполняют ощущения мыла, жары, стали, пластика, пастельных цветов, мелькание света и твое собственное отражение.
То, что осталось от комнаты, переполняют звуки хора, солистов и оркестра. Достаточно?
Осталось выбрать галстук; ты красиво завязываешь узел. Аккуратно опускаешь воротник. Проводишь рукой по гладкой щеке. Делаешь мессу громче. Громче. Выбираешь пару запонок и…
— Ты оглох? — спрашивает стоящая рядом женщина с очень яркой помадой на губах. Это Мэри. — Я кричу целую вечность. Тебе звонят.
— Да, слегка громковато, — соглашаешься ты.
Ты делаешь звук тише, проходя мимо и — в пустоту, оставшуюся после ушедшего звука, ты ведешь за собой эту девушку с длинными черными волосами.
— Мэри, — начинаешь ты.
— Скорее, тебя ждут — по телефону.
И когда ты поворачиваешься, снова начинает падать снег. Уже не одинокие снежинки, нет, теперь все вокруг тебя стало цвета белизны.
Спотыкаясь и хватаясь за перила, ты спускаешься из спальни в холл. Стоит немалых усилий раз за разом поднимать и опускать ноги. Чувствовать каждую отдельную ступеньку, пока ты спускаешься, шаг за шагом, туда, в густо падающий снег. В сгущающуюся тишину.
Наконец ты достиг последнего пролета: ты должен спасти себя, ставить на ступеньку только одну ногу за один раз, стараться не ходить все большими и большими кругами. Твой тезка, ты почти засмеялся вслух, уже обогнул земной шар. Ты должен через силу двигаться вперед, вытянув перед собой руки. Если бренди не идет к одинокому путнику, тогда одинокий путник… Ты почти смеешься вслух.
Одна минута восьмого, сквозь занавески проникает солнце. Прекрасный летний день. Сияющая зеленая лужайка. Красные, желтые и розовые цветы.
Ты одеваешься: белье, носки, рубашка, жилет, брюки, пиджак и очень блестящие туфли.
В зеркале — мужчина на четвертом десятке, если только тебе не кажется, вполне соответствующий твоему весу в пересчете на бисквиты. Ты повязываешь галстук, приглаживаешь волосы и выходишь, закрыв за собой дверь. На полпути останавливаешься и возвращаешься, чтобы приоткрыть дверь спальни. Скоро ты позовешь Мэри на завтрак, поэтому нет нужды напрягать голосовые связки.
Снова вниз по лестнице, через холл — в кухню. Локателли[7] и быстренько — «курвуазье», чтобы утро стало ярче. Чайник на газ, тосты — под гриль. Взгляд на внешний мир. Глоток свежего воздуха. И опять в кухню — за «курвуазье» номер два. Потом тарелки, чашки, блюдца, ложки и мисочки. Увертюра Россини. Заварить чай и намазать тосты маслом. Последний «курвуазье», и зовем семью вниз. Какой точный расчет времени! Мастерски, как всегда.
Часом позже ты отвез Мэри на станцию, «наказаний» — в школу, а себя на работу. В офис к милой Кэтрин.
Быстрый взгляд вокруг: разноцветные стулья, «курвуазье», календарь, Мондриан, твой стол. Время, чтобы удобнее утроиться в кресле перед тем, как посмотреть на погрузочную рампу. Момент, чтобы почувствовать себя плохо.
Вот этот момент прошел.
Еще один оборот кресла, еще один «курвуазье», щелчок по кнопке интеркома.
— Доброе утро, как у нас дела? Незнакомый голос отвечает:
— Доброе утро, мистер Магеллан.
— Доброе утро, — машинально отвечаешь ты. — А где Кэтрин?
— Она заболела, сэр. Я ее замещаю. Временно. Мисс Донахью.
Голос выдает некоторое раздражение, возможно, от твоей резкости.
— Заболела? — повторяешь ты.
— Да, сэр. — Мисс Донахью делает паузу, перед тем как добавить неторопливо: — Заболела.
— И что с ней?
— Не знаю, сэр. Я здесь временно.
Слишком стесняется прийти после вчерашнего «романтического» недоразумения, думаешь ты. Или?..
— Все нормально, мисс Донахью. Не обращайте внимания. Не могли бы вы зайти на минуту, пожалуйста?
— Конечно, сэр.
Ты встаешь из-за стола и подходишь к окну. Может быть, она подала жалобу? Но нет, ничего плохого не произошло. Ничего. Совсем ничего. Ты не сделал ничего дурного. Все было правдой. Все, что ты ей сказал. Просто все случилось внезапно. Ты обнимал ее, говорил о своих чувствах. Своих истинных чувствах. Она поняла. Она поверила тебе.
Шаг назад от окна, еще один «курвуазье», переводя взгляд с одного огромного металлического контейнера с бисквитами на другой, всякий раз читая на них надпись большими буквами:
МАЖЕСТИК БЕЙКИНГ К°, ЛТД.
Всего семь контейнеров с бисквитами. Восемь с этим, последним.
Звонит телефон.
— Доброе утро, Моррис.
Это Лоустофт, бисквитный шутник. Договорились встретиться за обедом.
Ты просматривал входящие письма, когда в кабинет вошла мисс Донахью.
Ты сразу же встал, чтобы приветствовать ее и извиниться за резкость по телефону.
— Немного неожиданно, — пояснил ты, улыбаясь. — Слишком рано начался день. А тут еще незнакомый голос…
Ты заканчиваешь предложение неопределенным жестом и улыбкой.
Она смягчается. Ты одариваешь ее еще одной улыбкой и к обеду справляешься со всей почтой и отчетом, двумя короткими встречами, двумя маленькими телефонными разговорами и четырьмя большими бренди. Ее зовут Кэрол. Она любит ходить на дискотеки и делит квартиру с тремя девушками. По выходным иногда ездит на автобусе за город.
После обеда — еще одна встреча, несколько телефонных звонков и писем. Раз в неделю после работы Кэрол играет в бадминтон. По вторникам. Ее бойфренд работает на нефтяной платформе. Его не бывает по две недели в месяц, но он не ревнив. У нее привлекательная улыбка.
* * *
Ты привык считать Моцарта эстрадным композитором восемнадцатого века и никогда не мог понять, почему вокруг него так много шума. Он казался очаровательным: будто мелкий ручеек, мило журчащий по тщательно спроектированному саду. Чистая вода, но всего в несколько дюймов глубиной. Потом однажды ты услышал вариацию соль-минор: столь же чистая вода, конечно, однако такая глубокая, что показалось, тебе никогда не достичь дна. Чем еще смыть грязь, которая сегодня душит все вокруг?
Окно кабинета открыто настежь, и все же тебе трудно дышать, ты весь в поту. Уже несколько раз ополаскивал лицо и руки, но так и не смог избавиться от липкой влаги, просачивающейся сквозь кожу. Итак — Моцарт.
Оборот кресла, взгляд в почти бесцветную голубизну летнего неба. Океан, бренди, соната для скрипки и фортепиано. Так утонченно и страстно…
И вот твой разум уже блуждает. Чем больше ты стараешься вслушиваться в музыку, тем более неуловимой она становится. Чем отчаяннее пытаешься сосредоточиться, тем больше преград возникает между тобой и звуком. Ты хочешь стать невесомым, чтобы музыка поддерживала тебя на плаву, как вода. Как бренди.
Ты думаешь о Мэри, о Кэтрин — наверняка она не будет жаловаться. Смена музыкального ключа привлекает твое внимание. Теперь последняя встреча — Лоустофт. Всякий раз, когда ты замечаешь, что разум твой блуждает, и пытаешься утихомирить его — такие попытки тоже заглушают музыку.
Волосы Кэрол, ее улыбка, что-то белое, мелькнувшее перед кабиной машиниста, твои планы на уик-энд, уверенность, что Кэтрин не подаст жалобу, белый цвет, шум с улицы, шум с рампы… В итоге только вкус бренди восстает против твоих настойчивых попыток вернуть тишину.
Тем не менее ты дожидаешься, пока пленка дои грает до конца, чтобы про себя прокомментировать: «Это было хорошо». Грязь по-прежнему покрывает все вокруг, зато тебе удалось частично размазать ее сонатой Моцарта.
