Ознакомительная версия.
Ему нравится эта постоянная тропическая влажность, при которой руки так легко скользят по телам. Она придает поцелуям пряный вкус ожога. Каждая мелочь обретает ценность, когда главное утрачивает смысл. Соскочить – пусть ненадолго – с карусели повседневности иногда бывает жизненно важно даже для трудоголиков. Октав ехал в этот обязательный вояж нехотя, обратившись мыслями в прошлое, но теперь он приобщался возвышенного, касался вечного, смаковал жизнь, воспарял над никчемной суетой, постигал простоту бытия. И когда дилер по кличке Золотая Жила принес ему ежедневный пакетик травки, он повалился в песок на пляже, бормоча «Софи» – имя, от которого у него пресекалось дыхание.
– Любовь не имеет ничего общего с сердцем – этим мерзким органом, насосом, качающим кровь. Любовь первым делом сдавливает легкие. Глупо говорить: «У меня разбито сердце», нужно выражаться точнее: «У меня сдавило легкие». Легкие – самый романтичный из человеческих органов: все влюбленные заболевают туберкулезом, недаром же от него умерли Чехов, Кафка, Д.Г.Лоуренс, Фредерик Шопен, Джордж Оруэлл и святая Тереза из Лизье; что касается Камю, Моравиа, Будара, Марии Башкирцевой и Кэтрин Мэнсфилд, то разве смогли бы они написать именно такие книги без этой хвори?! И наконец вспомните: Дама с камелиями умерла отнюдь не от инфаркта миокарда – эту кару Бог насылает на загнанных честолюбцев, а не на печальных влюбленных.
Паря над самим собой, Октав с самим собой беседует:
– Каждый человек таит в душе любовную печаль, дремлющую до поры до времени. Сердце, не разбитое любовью, еще не сердце. Легкие ждут туберкулеза, дабы почувствовать, что они существуют. Я – ваш учитель по фтизическому воспитанию. Любому из вас следует завести водяную лилию в грудной клетке, как у Хлои в «Пене дней» или у госпожи Шоша в «Волшебной горе». Я любил смотреть, как ты спишь, даже если ты только прикидывалась спящей, когда я возвращался домой за полночь, пьяный в дым; я пересчитывал твои ресницы; иной раз мне чудилось, что ты улыбаешься. Влюбленный мужчина – это тот, кто любит смотреть на уснувшую женщину и время от времени наслаждаться ею. Софи, слышишь ли ты меня через тысячи километров, разделяющих нас, как в рекламах SFR? Почему мы понимаем, что любим человека, только после того, как он ушел? Разве ты не видела, что я ждал от тебя лишь одного: чтобы ты заставила меня помучиться, как в самом начале, от боли в легких?!
Но вот на пляж высыпают оголотелые машинистки во главе с грудастой стажеркой Одиль; они пускают по кругу сигарету с травкой, и это вызывает у них массу скабрезных шуточек:
– Пососем вшестером!
– Я сосу, я сосу, но никак не заглотну.
– А ты уверена, что любишь глотать?
– Хорошо бы повторить, только сперва не мешало бы промыть сосалку.
Все это звучит довольно вульгарно, но в контексте нынешней ситуации в общем-то все равно смешно.
Сотрудники мужского пола, все как один, расхаживают в накинутых на плечи пуловерах: некоторые связывают рукава узлом, другие просто небрежно прикрывают ими свои розовые рубашки-поло от Ральфа Лорана. Октав считает эту моду отвратительной и возмущается втихую:
– ГОСПОДИ, РЕХНУЛИСЬ ОНИ, ЧТО ЛИ, НУ КТО ЭТО НАМАТЫВАЕТ ПУЛОВЕР НА ШЕЮ?! Одно из двух: либо ты мерзнешь и надеваешь его как положено, либо тебе жарко – тогда оставь его дома. Пуловер на плечах свидетельствует о трусости, о неспособности принять решение, боязни сквозняков, непредусмотрительности, слабохарактерности и, наконец, эксгибиционизме: эти господа выставляют напоказ шотландскую шерсть, жалея тратиться на кашемир. Они таскают на себе вялых шерстяных осьминогов, потому что даже не способны одеться по погоде. Всякий, кто накидывает пуловер на плечи, труслив, неэлегантен, жалок и слаб. Девушки, поклянитесь, что будете остерегаться этих типов как чумы! ДОЛОЙ ДИКТАТУРУ ПУЛОВЕРА НА ПЛЕЧАХ!
Потом была ночь, а за нею день, и с ним – барбекю из лангустов. Кто тут говорил о деколонизации? Ничто не колонизирует больше, чем мировая реклама: в самом грязном углу самой нищей хижины на самом краю света «Nike», «Coca-Cola», «Gap» и «Calvin Klein» заменили собой Францию, Англию, Испанию и Бельгию. Правда, нашим братьям меньшим, неграм, достаются лишь жалкие крохи цивилизации – пиратские кассеты, поддельные «ролексы» и рубашки «Lacoste», от которых при первой же стирке отваливается неумело скопированный крокодил. Розовое вино слегка туманит мозги, но ведь для того оно и существует, верно? За ночь осушается семнадцать бутылок. Чарли пустился в загул, как ненормальный, ввязывается во все гостиничные развлечения подряд – ручеек, караоке, конкурс мокрых маек и раздачу игрушек от Макдоналдса местным ребятишкам, которые вопят:
– Подарки! Подарки!
Октав знает, что уже с понедельника всей этой лжи придет конец. Но конец лжи еще не означает начала правды. Будьте бдительны: одна ложь может скрывать за собой другую.
Господи, до чего же все сложно: едва избежишь одной ловушки, как рискуешь угодить в две следующие!
Чарли хлопает по спине Октава, который протягивает ему косячок.
– Скажи откровенно, ты знал, что «Pepsi» собирается купить синий цвет?
– Ну конечно, знал, Чарли, как знаю и то, что «счастье принадлежит „Nestle“. Уж будь уверен, я всегда в курсе событий.
– Верно. А теперь глянь-ка сюда! (Он размахивает последним номером «Монд».) Вот тебе еще одна фишка для твоего романчика: Институт медиаметрии ввел новую систему исследования зрительской аудитории. Это такое устройство с камерой инфракрасного излучения, чтобы фиксировать движения глаза, и датчиком с микрофоном, процессором и памятью, чтобы фиксировать работу уха. Наконец-то они выяснят, что потребители смотрят и слушают, причем не только дома, перед телевизором, но и в машине, и в супермаркете – словом, везде и всюду! БОЛЬШОЙ БРАТ СЛЕДИТ ЗА ВАМИ!
Чарли затягивается сигареткой и начинает судорожно кашлять. Октав умирает со смеху:
– Давай-давай кашляй, мистер Столп, это лучшее, что с тобой может случиться в этом мире. В общем-то Оруэлл правильно сделал, что кончился от чахотки. Благодаря ей он не успел увидеть, до какой степени оказался прав.
Мотивационный семинар начался с коллективистской утопии: неожиданно все мы стали равны, рабы обращаются на «ты» к господам – эдакая оргия равноправия. По крайней мере, в первый вечер. Ибо на следующее утро все приходит в норму, касты возрождаются и уже больше не смешиваются, разве только по ночам, в коридорах, где все суют друг другу ключи от комнат; вчерашняя утопия превратилась в водевиль.
Пьяная в дым юристка писает в саду на клумбу; одна из секретарш обедает в одиночестве, ибо никто не желает с ней общаться; артдиректриса, сидящая на транквилизаторах, рвется бить морду всем подряд, стоит ей выпить лишнего (причем бьет всерьез – оплеухи и зуботычины сыплются градом, Октаву она в клочья разодрала рубашку), словом, в этой поездке все как будто рехнулись. Жизнь в агентстве напоминает жестокость школьной жизни, с той лишь разницей, что тут никто вас не защитит. Непристойные реплики, несправедливые нападки, сексуальные домогательства и борьба, борьба, борьба за власть: здесь все дозволено, как в самых страшных воспоминаниях о схватках в школьном дворе после уроков. Показная непринужденность рекламного агентства уподобляется кошмару школьной распущенности, только в тысячекратном увеличении. Все позволяют себе хамить всем, как будто вновь стали восьмилетними, и нужно принимать это хамство с улыбкой, а не то тебя сочтут старомодным. Самые безумные – это, разумеется, те, кто считает себя самыми нормальными: ГАДы, убежденные в том, что имеют полное право занимать свое место; экаунт-менеджеры, убежденные в том, что имеют полное право на место ГАДов; ответственные за поставки в ожидании отставки; начальники в подпитии и замы на дожитии. Но где же Джеф? Октав не нашел его среди приехавших. А жаль, этот крутой мальчик мог бы просветить его насчет страха, явно гложущего души руководителей «Росса». Не иначе как Дюлер-Дерьмо-Собачье еще разок вонзил им нож в спину.
На пляже Октав рыдает от умиления при виде песка, налипшего на потные девичьи тела, синяков на их бедрах и царапин на коленках; еще одна затяжка, и он по уши втюрится в чей-нибудь спинной позвонок. Каждый день ему требуется хоть крошечная, с родинку, толика красоты. Он целует Одиль в плечико – за то, что оно пахнет духами «Наваждение». Он часами нахваливает ее локти:
– Я обожаю твой острый локоток, нацеленный в будущее. О, позволь мне любоваться твоим локтем, раз уж ты сама не осознаешь его власти! Я предпочитаю твой локоть тебе самой. Закури сигарету, вот так, и поднеси огонек к своему лицу. Соблазняй меня как хочешь, ты все равно не помешаешь мне лобызать твой локоть. Твой локоть – мой спасательный круг. Твой локоть сохранил мне жизнь. Твой локоть существует, я встретился с ним. Я завещаю свое тело твоему хрупкому локтю, который вызывает у меня слезы восторга. Твой локоть – это сустав, покрытый кожей, правда слегка подпорченной, – видно, в детстве ты расцарапала ее до крови. В детстве всегда бывают болячки на том месте, которое я сейчас целую. Что такое локоть? – вроде бы пустяк! – и тем не менее я тщетно ищу и не нахожу другого стимула для жизни в данный, конкретный миг.
Ознакомительная версия.
