– Под моей сидушкой посмотри, – вздыхает Жора. – Хорошо вам, мужики. Сейчас глотнете, стресс снимете. А мне еще – аж до Элисты терпеть, а трясет всего – хоть вешайся. Вы-то к боям люди привычные, идейные можно сказать, а мне-то, старику, за что под замес попадать придумали?
– Не нуди, – смеется Гарри, доставая из-под сиденья пузатую коньячную бутылку. – Сам ведь все понимаешь, что не ты один обосрался…
Али на переднем сиденье уже вовсю шелестит фольгой, разворачивая на закуску очередную плитку черного горького шоколада.
Я – улыбаюсь…
Правильно, думаю, сделал, что с парнями поехал, а не на клубном автобусе. Лиде расскажу – не поверит, столько всего интересного…
– А вообще, – говорит Гарри, вытаскивая пробку, – смешно, конечно. Вот вроде, – горцы, воины. А ведь всегда в прошлом люлей от русских получали таких, что мать моя женщина. А теперь – вроде как и все наоборот выходит. Вот даже сейчас, чего уж там, – на тоненького проскочили, как бы ты, Глебушка, не понтовался. Стоило только одному из этих красавцев борзануть – и все, кранты, толпой бы по-любому опрокинули. Вот мне и интересно, мы что, вырождаемся, что ли? Ну я русский народ имею в виду, если что непонятно…
– Да при чем здесь, – морщится Али, – «русский», «не русский». Тут хрень поглубже слегонца получается. Можно подумать, вся Европа в прошлом такая плюшевая была, как сейчас. Ага. Пойди-ка пройдись ща, к примеру, по некоторым кварталам Парижа или любимого нашего с тобой Лондона. Раньше – все по-другому слегонца было, по-другому. Хроники-то исторические – хрен сотрешь, как бы этого, бля, политкорректность их нынешняя не требовала. Позволили бы они этим орлам чернохвостым еще хотя бы пару веков назад у себя так резвиться, жди. Закопали бы на хер на ближайшей помойке и ни фига бы даже не комплексовали на эту тему. Подумаешь, тыщщей мигрантов больше, тыщщей меньше, кто их считать-то будет? Ну, типа, как у нас в Москве таджиков да молдаван на стройках разве кто считает? Если только прораб, когда с похмелья мучается. Ну или менты, когда за «поголовным сбором» приходят. Тоже, конечно, непорядок, – люди есть люди, но – все-таки, все-таки. А сейчас кто там у них, в Европе этой, прости Господи, «цивилизованной», самые социально защищенные категории населения, ага? Негры, арабы, паки, турки, геи да лесбиянки. В Голландии, недавно читал, уже лет десять как существует официально зарегистрированная «Лига защиты прав педофилов», куда уж дальше-то. Один сабж другого мутит по Интернету, потом хомячит без соли и соуса, а целая свора мудаков-адвокатов, завывая и плюясь слюной, потом доказывает, как его позиция важна для общества и почему она открывает всему миру новые грани свободы. Тьфу, бля, Господи прости, по-другому-то и не скажешь…
– А вот интересно, – Гарри делает глоток из горлышка, морщится, отказывается от шоколадки, – с чего бы все это хозяйство сыпаться-то начало? Понимаешь, Глеб, я ведь, в отличие от тебя, не гуманитарий. Финансовый менеджер по МВА. А до этого – инженер-конструктор, МАИ заканчивал. Мне четкое понимание процесса нужно, а не «мысли по поводу». Ну не может быть так, чтобы целая раса, целая цивилизация вот так легко уходила, растворялась, причем ведь – не в «молодой крови», а хрен пойми в чем. Ну не верю я в то, что предлагаемые этим сблевом ценности интереснее, как тот же товар, чем ценности европейской цивилизации, бля…
– Ценности как товар? – хмыкает Али, забирая у Гарри бутылку. – Вот здесь-то, дорогой мой технолог, собака и порылась. Тебя обманули, Игорянь, ценности не могут быть товаром, ценности – это что-то большее. За товар, знаешь ли, старый, под танк не прыгают…
Делает глоток, задумчиво смотрит в окно.
Что он там разглядеть-то пытается, думаю?
Темнотища же…
Даже по встречке ни одной машины уже, наверное, минут пятнадцать как не видно…
– А вообще, – вздыхает, – ты интересную тему затронул, конечно. О такой если и говорить, то только в дороге, когда все одно делать не фига. Слишком уж долгая байда, и серьезная. Перегрузиться можно влегкую…
– А мы что, куда-то спешим? – встреваю в их разговор. – Заснуть после того адреналина в кафе все одно не выйдет, так хоть давайте поумничаем немного. Иногда, говорят, полезно бывает. А если чересчур загрузимся – «Control+Alt + Delete» и все дела, в первый раз что ли. Тоже мне, бином Ньютона…
– В принципе, согласен, – поддерживает меня Гарри. – Когда еще на эту тему тереть, если не сейчас. Ничего не мешает, ничего не отвлекает, спать не хочется, коньяка еще – хоть залейся…
– Но-но! – возмущается Жора, – «хоть залейся»! Мне-то оставьте хоть чуть-чуть, ироды. Я по магазину, понимаешь, за шефом ходил, облизывался, а они его весь выхлестать в дороге собрались!
Смеемся.
Али роется в бардачке, перебирает там что-то, потом достает оттуда пачку сигарет и облегченно вздыхает.
– Боялся, что в сумку за куревом лезть придется, в багажник, – говорит. – Но нет, слава Богу, в бардачок одну пачку заначил. Так на чем, бишь, мы остановились-то?
– Да, – кривлюсь, – на вырождении…
Али закуривает, разгоняет ладонью дым, говорит медленно.
– Понимаете, парни, ответа у меня нет. У меня вообще ответов нет, только вопросы. И, иногда, – догадки. Не претендующие на истину в последней инстанции…
– Ну, – хмыкает Гарри, – если б ты претендовал на это, я б от тебя ноги делал впереди собственного визга. Боюсь я, знаешь ли, таких сабжей с их «последней инстанцией» даже еще больше, чем триппера. Потому как все это их «знание», как правило, обычное говно и гонево, а вот зарезать могут очень даже вполне себе ничего, просто так, как два пальца об асфальт. А чо бы и не зарезать кого, за идею-то с общечеловеческой ценностью? Причем ничего им за это и не будет, что с психов-то взять? Так что, – давай излагай. Твое право – говорить, а наше – соглашаться или пальцем у виска крутить, сам понимаешь…
– Угу, – хмыкает в ответ Али. – Тады – ой. В смысле, – согласен.
И, перед тем как передать мне бутылку, делает из нее такой серьезный глоток, что я даже удивляюсь: волнуется, что ли?
Ну ни фига себе…
– Давайте, – говорит, – парни, тогда один очень простой вопрос для начала: почему мы всегда употребляем слово «завоевать», в том числе и тогда, когда разговор идет, скажем, о знании или о любимой женщине? Или, того хуже, – «покорить»? Мы же даже космос не «исследуем», а «завоевываем», а когда уж о спорте речь, то фразы типа «наши олимпийцы завоевали» по-другому просто и не произносятся. Случайно это или в этом есть что-то такое, не убираемое из нашего сознания? Ну, типа несущей конструкции у моста? Уберешь – просто завалится, и все, какие бы у тебя правильные мысли не были при принятии этого решения. Ну типа, – некрасиво или нефункционально. А он, гад, несмотря на все твои благие намерения, просто после этого рушится к ебени матери и – никакой тебе благодарности…
– И? – спрашивает Гарри, отбирая у меня бутылку, из которой я так и не успел отхлебнуть.
И тоже к ней весьма так ощутимо прикладывается.
И опять думаю – ну ни фига себе.
Что-то парни перевозбудились немного.
Закуриваю сигарету и принимаю решение больше в разговор пока не встревать, а лучше – молчать и слушать.
Может, за умного сойду.
Тоже не лишнее.
– И, – грустно смеется Али, – не «и», а «а». А вдруг это – завоевание – всего чего угодно: знания, космоса, женщины, соседнего народа – и есть наш путь на самом-то деле? А если мы именно через это «завоевание», «покорение» и познаем этот мир и свое место в этом мире? Если ничего другого нам просто не дано, по определению? Как те же китайцы это делают через созерцание и ожидание, а, скажем, индусы, – через растворение и очищение. И когда мы, я имею в виду всю европейскую цивилизацию, цивилизацию белой расы, в силу своих внутренних причин стали отвергать этот путь, путь «завоевания», если хочешь – агрессии, мы и начали разрушать ту самую «несущую конструкцию». Свою собственную. Причем своими же руками. И своими собственными, нами же, белой расой, рожденными идеями свободы и толерантности. А отсюда уже – и все остальное. В том числе и то, что ты называешь «вырождением». Понимаешь, никто, и я в том числе, не говорит о том, хорош или плох этот путь – путь завоевания, агрессии, «бремени белых» киплинговского, если хочешь, – этичен или не этичен, правилен или не правилен. Вопрос только в том – наш он или не наш. И если он был – наш, а мы от него отказываемся, стесняемся, придумываем всякую хрень, типа той же толерантности или политкорректности, – то нам, действительно, в самом скором времени может настать самый настоящий трындец. И никакие «черные» тут не при чем, похороним себя мы сами, а они просто спляшут на наших костях. Причем будут абсолютно в своем праве. Потому что это не они разрушат нашу культуру. А мы сами…
– Красиво, – щурится Гарри, выпуская в боковое окошко летящего сквозь угольно-черную ночь по усталой безлюдной России «лендкрузера» тонкую струйку душистого сигаретного дыма.
